Простить нельзя помиловать

– Вы – настоящий врач, – произнесла она убежденно. – Таких, наверное, больше и нет.

– Ты других и не видела. И не дай бог!

– Все равно я знаю, что другие так, как вы, со своими больными не возятся. Все наши тетки так говорят. Вы должны знать, что вас все любят.

Он растерянно пожал плечами:

– Что тут скажешь… Спасибо.

Зачем-то подняв резной лист клена, занесенный сюда ветром со стороны терапевтического корпуса, Игорь Андреевич протянул его девочке. Она, не удивившись, приняла опавший кусочек лета и положила его в карман халата.

«А Лялька посмотрела бы сквозь него на солнце, чтобы увидеть все прожилки». Ему стало и горько, и совестно за то, что он каждую девочку и женщину, и юную, и взрослую, сравнивает со своей дочерью. И все как одна уступают его восьмилетней любимице, еще верившей в волшебство, и в Деда Мороза, и в то, что папа все может…

– Извини, – он остановился, пряча глаза. – Я совсем забыл, что…

Не договорив, Костальский пошел назад так быстро, что со стороны это, наверное, было похоже на бегство. Только вряд ли посторонний мог понять, что этот человек пытается убежать от самого себя…

* * *

«Не была бы бездарностью, написала бы о ней поэму, времени-то навалом… Если б умела не просто рифмовать для всяких библиотечных мероприятий, а по-настоящему слагать из слов музыку. Воспела бы каждую ее черточку, каждый тонкий волосок, ускользающие улыбки, безотчетные касания пальчиков, двигающихся до тех пор, пока она не уснет. Когда были вместе, она упиралась в мой бок ножками, – так противилась сну, только он всегда сильнее, этот старый бог Морфей. Зову его каждую ночь, чтобы поскорее отправиться в странствие сквозь расстояние и время, найти, прижать к себе мою детоньку… Не смогла приехать ко мне, солнышко мое, горлышко заболело, и мамы нет рядом, чтобы пожалеть…»

Ночные слезы – дозволены, их никто не видит. Лилита не отирает их, какой в этом толк? Когда все эмоции выплеснутся, рука легко нащупает в темноте салфетку, целая упаковка всегда наготове – лежит на тумбочке. Она уже обустроила тут свой быт, продумав его до мелочей, чтобы никому не докучать просьбами: подай, принеси… Время от времени все равно приходится, но хотя бы не так часто. Люди лучше относятся к тем, кому не надо помогать. И к тем, кто не ноет, это она давно усвоила, и обо всех своих больничных мучениях вслух отзывается, посмеиваясь: «А, ерунда!» Многим кажется, что ерунда и есть…

Впрочем, Лиля говорила бы так, даже чувствуя недоверие со стороны окружающих, ведь ей самой легче держать на засове ту дверцу в душе, за которой скрывается бездна тоски. У каждого есть потайной коридор, который может увести в кромешный мрак, только зачем туда лишний раз заглядывать? Потом обратно можно и не вернуться. А у нее – Танюшка и сестра, которая уже продает дом в деревне, чтобы денег хватило на первое время, когда она тоже переберется в Москву – помогать ей, Лиле, и племяннице.

А еще есть любимые маленькие читатели, которые приходят в библиотеку потому, что это единственное место в мире, где их понимают. Где можно просто поговорить по душам, и даже не обязательно о книгах, а если не тянет на разговоры, можно и молча посидеть с каким-нибудь журналом… В этом они признаются ей в своих записках. Одна из ее библиотекарей никак не может поверить, что Лиле действительно интересно и весело с ними, не понимает, зачем каждый день проводить беседы и конкурсы, за которые никто не заплатит дополнительно, пускай, мол, берут книжки и идут себе, своими делами занимаются. Тем более с Лилиной-то ногой так выкладываться… Лиля уже перестала с ней спорить и говорить, что нужно было выбрать другую профессию, если не любишь ни детей, ни литературу, ни жизнь вообще и хочешь только, чтобы тебя не трогали, не прикасались к твоей костенеющей от старости скорлупе.

Слезы сами собой высохли, когда она вспомнила о своей библиотеке, где никогда не бывает тихо, ведь и сама Лиля – громкоголосая, разговорчивая, чего уж греха таить! Солнце светит во все окна; дети впархивают стайками, с порога выкрикивая названия книг, которые им понадобились; почти не умолкая, звонит телефон, – она всем нужна, ведь в их библиотечной системе несколько десятков женщин, и у каждой то и дело что-то случается. Почему со своими бедами и радостями они обращаются именно к ней, Лиля не допытывается. Так уж сложилось, и эта потребность в ней окружающих уже стала как наркотик – взвоешь от боли, если его лишишься.

Даже навещая Лилю в больнице, некоторые только наспех интересуются ее делами, а потом быстренько сводят разговор к собственным проблемам. Она ведь не жалуется, о чем и говорить? Признаться, Лилю это даже радует. Действительно, что толку перемывать ее бедные косточки? Пусть уж лучше этим Игорь Андреевич занимается, это его руки называют «золотыми». Говорят, он даже из Кремля кого-то оперировал, и не раз…