Просто вместе

– Я гордилась собой и пошла работать смотрительницей в музей – очень умно, правда? Ладно, избавлю тебя от описаний сотрудников, ибо мне на своей шкуре довелось узнать, что такое власть госслужбы… Честно говоря, плевать я на это хотела. Мне было хорошо – я ведь наконец попала в мастерскую великого мастера… Краска на полотнах давно высохла, но там я узнала об искусстве больше, чем в любой художественной школе мира… Спала я в те времена мало, и ничегонеделанье в тепле стало для меня манной небесной… Одно было плохо – я не имела права рисовать… Даже в маленьком жалком блокнотике, даже если не было посетителей – а Бог мне свидетель, случались дни, когда народу приходило совсем мало! – все равно я должна была сидеть и предаваться раздумьям о жизни, подпрыгивая на стуле всякий раз, когда в зале раздавалось чмоканье подметок заблудившегося посетителя, и судорожно пряча карандаш, услышав звяканье ключей Серафина Тико… Это стало его любимым развлечением… Серафин Тико – чудное имя! – подкрадывался бесшумно, как волк, чтобы застать меня врасплох. Как же он веселился, этот кретин, приказывая мне убрать карандаш!

А потом он уходил в раскоряку, и яйца у него просто лопались от счастья… Сколько же набросков я испортила по его вине! Нет! Терпеть дольше было нельзя! И я начала играть по правилам… Я его подкупила.

– Не понимаю.

– Я ему заплатила. Спросила, сколько он хочет за то, чтобы оставить меня в покое и дать спокойно работать… Тридцатку в день? Ладно… Такова цена часового пребывания в уютной теплой коме? Хорошо… И я их ему дала…

– Черт возьми…

– Да-а-а… Великий Серафин Тико… – мечтательно произнесла она. – Теперь, когда у нас есть кресло, мы с Полеттой обязательно навестим его…

– Зачем?

– А я его очень любила… Он был честный пройдоха. Не чета тому простофиле, который делал козью морду из-за того, что я, возвращаясь домой с работы, забывала купить курево… А я, как полная идиотка, тащилась за сигаретами…

– Почему ты его не бросала?

– Потому что любила. И восхищалась его работой… Он был свободным, раскованным, уверенным в себе, требовательным… Полная моя противоположность…

Он бы скорее сдох с голоду, чем пошел на компромисс. Мне было двадцать, я содержала этого человека и находила его восхитительным.

– Ты была растяпой…

– Да… Нет… Это было лучшее, что могло со мной случиться, учитывая, какое у меня было детство… Вокруг все время были люди, мы говорили только об искусстве, о живописи… Мы были смешными, странными, но очень цельными и честными. Питались вшестером по двум талонам в бесплатной столовой, мерзли, стояли в очереди в общественные бани и считали, что живем лучше всех… И каким бы парадоксальным это сегодня ни казалось, думаю, мы были правы. У нас была страсть… Такая роскошь… Я была счастливой растяпой. Когда мне надоедала одна комната, я переезжала в другую, а если не забывала купить сигарет, это вообще был праздник! Мы много пили… У меня появились дурные привычки… А потом я встретила Кесслеров – я тебе о них рассказывала…

– Уверен, это был счастливый случай… – насупился он.

Она проворковала:

– Ода… Наисчастливейший… Ох… У меня мурашки бегут по всему телу от одной только мысли о том дне…

– Ладно, ладно… Все ясно.

– Да нет, – вздохнула она, – не так уж все и ужасно. Как только миновали первые неофитские восторги, я… ну… понимаешь… Он был таким эгоистом…

– А-а-а…

– Да-да-да… Ты, кстати, тоже тот еще фрукт…

– Но я хоть не курю!

Они улыбнулись друг другу в темноте,

– Потом мы поссорились. Он мне изменял: развлекался с первокурсницами. Потом мы все же помирились, и тут он признался, что принимает наркотики – о, не всерьез, просто чтобы расслабиться… Из любви к искусству… Но об этом мне совсем говорить не хочется…

– Почему?

– Да потому что это очень грустно. Ты не представляешь, с какой скоростью эта мерзость ставит тебя на колени… Из любви к искусству, черт возьми… Я выдержала еще несколько месяцев и вернулась к матери. Мы не виделись три года, она открыла дверь и сказала: "Предупреждаю, еды в холодильнике нет". Я разрыдалась, легла и пролежала два месяца… В кои веки раз она оказалась на высоте… Сам понимаешь, таблеток у нее для меня хватало… Когда я наконец смогла встать, тут же вернулась к работе. Есть я могла только кашку и протертые супчики. Привет горячий доктору Фрейду! После цветных фильмов со стереоизображением, dolby-звуком и спецэффектами я вернулась к плоской жизни в черно-белом ее варианте. Смотрела телевизор, и, как только оказывалась в метро на краю платформы, у меня начинала кружиться голова…

– Ты думала о смерти?

– Да. Представляла, как моя душа поднимается на небо под звуки арии Tornami a vagheggiar, te solo vuol amar… и папа раскрывает мне объятия и радостно смеется: "А, вот и вы наконец, мадемуазель! Увидите, здесь еще красивее, чем на Ривьере…"

Она плакала.

– Не надо, не плачь…

– Буду. Хочу и буду.

– Ладно, тогда плачь.

– С тобой так просто…

– Что да, то да, недостатков у меня вагон, но усложнять жизнь не люблю… Может, бросим этот разговор?

– Нет.