Просто жизнь

Это скрытое и жадное ожидание жены раздражало Петра, он вынужден был отвечать в трубку не полным своим обычным голосом, а бубнил без интонаций, чтобы не выдать чувства радости, которое вдруг пришло к нему. По телефону говорил кто-то из давних знакомых, даже близких людей:

— Ну что, не узнаешь? Память-то девичья.

Петр решил, что это говорит чуть измененным голосом любительница розыгрышей, королева модных танцев, веселая Инна. У нее столько раз устраивались дружеские посиделки сокурсников по университету — при свечах, с картами и с гаданием по гороскопу или с тихим пением романсов под гитару.

— Как жизнь? Как дела?

— Ничего дела… А у тебя?

— Лучше всех. — И смешок.

Петр теперь, хорошо видел высокий лоб, каштановые волосы, спадавшие до плеч, крупный нос с горбинкой, мягкие губы и миндалевидные глаза с лукавым прищуром. Что бы ни было, она никогда не унывает. Что ни год — новая любовь, страстная, роковая, смертельная… Родила девочку, и одна… И никто ей не нужен в постоянные спутники… Вольный, отчаянный, сильный человек.

Анюта все ходила и ходила по комнате, и пора было остановить разговор, оборвать его или перевести на что-нибудь другое, без намеков, шуточек и кокетства, но слово цеплялось за слово, а сердце невольно усиливало свои удары, особенно когда Петр услышал:

— Давно не виделись, пора бы и встретиться, повеселиться, как ты считаешь? — Вопрос был задан по-прежнему с легкой игрой, иронией.

«Каким это было прежде обычным — повеселиться… И как странно теперь звучит…» — подумал Петр, поглядывая на усталую, бледную и все более раздражавшуюся Анюту.

— Ну, так что, придешь на свидание?

В голове у Петра вертелось: гитара, вино, знакомые лица, уют, свобода, кофе… Но главным образом не только это внешнее, хоть и желанное, забытье на время так поманило Петра. В том доме, в непринужденной обстановке, среди людей, которые хорошо знали друг друга, всегда можно было отвести душу, услышать что-то о новых книгах, о лучших спектаклях, поговорить о новостях общественной жизни, да и просто так почудить, подурачиться всласть — разрядиться. «Может, и в самом деле, сходить на часок-другой? Дома все равно только мешаю. И потом, не стоит приучаться к рабству. Сколько можно сидеть, чего-то ждать или катать коляску, — сбегаю ненадолго».

Молчание было продолжительным, рука с телефонной трубкой становилась все тяжелее и тяжелее. Петр удалялся от дома вопреки всему. «Все правильно, все так н должно быть… ничего особенного… посижу и вернусь… Ей, кроме сына, никто не нужен…»

Мысленно Петр уже мчался в знакомую веселую компанию, как бывало… И вот автобус открывает двери, пассажиры влезают, толкаясь… Но что сказать Анюте… будет ссора, обида… жестокость.

— Ты хоть догадался, кто тебя приглашает?

Петр опешил. Жар бросился в лицо. Теперь он услышал, вспомнил эти интонации, все вспомнил: Иваново, Суздаль, костер на берегу Нерли…

— Ольга! Вот дела! Ты откуда? Где?

— Стою рядом с твоим домом, выходи.

— Я сейчас.

Петр прикрыл мембрану трубки ладонью.

— Аннушка, ничего, если я сбегаю? Ненадолго…

Анюта молча ходила и ходила по кругу.

— Ну что ты молчишь? Я сделал, что надо… Нельзя же так обижаться на все.

— Кто она? — спросила Анюта, и голос ее осекся.

— Да так… Одна старая приятельница. Давно не виделись.

— А почему ты ее не пригласил домой?

— Куда, Аннушка? О чем ты говоришь? Тут и сесть негде… разве что на кухне.

— Ничего, бывало, и двенадцать человек умещались, а она посидела бы и на кухне, если хорошая старая приятельница.

— Она действительно хорошая… Не надо так ограничивать меня, я сам себя ограничиваю, как могу…

— Ах, вот оно что… Ограничиваешь? Мучаешься? Едва сидишь тут рядом с нами. Иди, иди к своей приятельнице, катись без всяких ограничений!

Петр вскочил со стула, схватил с вешалки куртку и выбежал за дверь на лестничную площадку. Постоял, опомнился, хотел было вернуться: «Нет. Надо выдержать характер…»

И пошел, поплелся по ступеням, с каждым шагом погружаясь в боль, беду и тоску. «Известно ли ей, что я женат… Может, вернуться, успокоить Анюту?..» Вспомнились наставления Деда, и еще больнее стало, мучительнее оттого, что ничего сейчас не поправить, — будет или долгое тяжелое молчание, или длинный разговор обо всем и ни о чем…

«А вдруг Ольге негде ночевать, придется устраивать в гостиницу, а это не просто…» Петр расстроился еще больше, его унижала скованность, невозможность поступить, как он хотел бы. Угнетало еще и то, что в тупик его загнала банальнейшая ситуация — обычная семейная ссора и, в общем-то, беспочвенная ревность. «Так будет теперь всегда. Что ж, это и есть тот случай, когда логика бессильна, нужно просто-напросто научиться терпеть…»