Просто жизнь

Туда-сюда качели, туда-сюда. Эх, вот если бы хоть один разок можно было качнуться между двух берез и полететь — может быть, даже к самому солнцу. А потом, может быть, еще дальше — за солнце, а потом…

…Туда-сюда качели, туда-сюда. Две короткие веревки, согнутый лом над головой, две высоченные березы по бокам, и все. Качнешься назад — вытоптанная земля под ногами, качнешься вперед — улетает из-под ног лужайка, изгородь за нею, и четыре дома вдоль шоссе, и высоковольтная линия, и дальний лес, но до неба и солнца все равно далеко.

Память Петра все живее, отчетливее возвращала к нему детские годы, простые и золотые…

…Эх, кто бы только знал, как надоело просыпаться, мыть руки, лицо и уши, а потом есть творог или кашу с молоком, или яичницу с салом и луком, а потом выходить на крыльцо, щуриться от солнца и думать, что бы сегодня сделать такое…

Поиграть с цыплятами? Да ну их! Наигрался. Погоняться за петухом? Да ну его! Нагонялся. Петух уже старый, ленивый. Отбежит немного, прыгнет на изгородь, качнет своим павлиньим хвостом, тряхнет алыми висюльками под клювом и закукарекает: не звонко так, хрипло, как будто горло простудил. А потом наклонит голову набок и смотрит сверху вниз, глаз внимательный, светится, как бусинка, смотрит гордо, мол, чья взяла? Не догонишь. Подумаешь, а я и не догонял вовсе.

А может, пойти в коровник? Да чего там! Зорька ушла и бычка увела.

А может быть, пойти в ножичек поиграть? Нарисую круг, разделю его пополам. Твоя земля — моя земля. Тык ножичком, воткнулся, отрезал кусок. Тык — еще отрезал. Тык — еще. Твоя земля стала моей землей. Пусть у тебя будет твоя земля, а у меня своя. Нет, пусть уж лучше будет твоя земля как моя и моя как твоя. Потыкаю лучше ножичком в пень, потренируюсь. Мало ли, пригодится, на всякий случай. Прыгнет на тебя змея издалека, а ты в нее тык ножичком — и попал.

Тык ножичком, тык. Что-то не втыкается в пень. Тык ножичком, тык. Что-то и в землю не втыкается.

— Эй, Наташа! Хочешь, в ножички поиграем?

— Не хочу. Мы с Олей на озеро идем. Хочешь с нами?

— Не хочу. Рыба не клюет, чего там делать? Я лучше с дедушкой на покос пойду.

— Подумаешь, нам интереснее.

Тык ножичком, тык. Воткнулся разок. Если бы мне потренироваться…

— Эй, Наташа, а я вчера сено сгребал.

— Подумаешь, я тоже вчера сгребала.

— А я своими граблями. Сам зуб к ним делал, хочешь, покажу? Он самый главный, если бы не он, знаешь, сколько бы сена осталось на поле?

— Это почему?

— Как почему? Он посередине. Он-то все и сгребал.

— Подумаешь, зуб. У моего дедушки тоже грабли есть. Я тоже сгребала. Я даже доить могу.

— Ты, Наташка, всегда хвалишься. А вот калитку тебе все равно не починить. Это дело мужское.

— Подумаешь, мужское. Я вот если захочу, все сделаю.

— А я все равно сильнее тебя. Мужчины всегда сильнее, им любая работа нипочем.

— Эх ты, сильнее. Давай поборемся, кто кого, а хочешь, побежим к дороге.

— А я могу даже с крыши сарая спрыгнуть, на березу залезть и «солнышко» сделать на качелях.

— А вот и не сделаешь, испугаешься.

— А вот и сделаю.

— А вот не сделаешь. Качели упадут, и ты разобьешься.

— Не разобьюсь. Я уж сто раз делал. Надо только ногами встать на сиденье, крепко держаться за палки и раскачиваться туда-сюда что есть силы, и тогда так раскачаешься, что перевернешься, как солнышко переворачивается вокруг земли. Вот, смотри, Наташка, как надо…

— Хвастаешься, а у самого поджилки трясутся…

— И вовсе не трясутся.

— Трясутся, я же вижу…

— Сейчас тебе будет «солнышко»… туда-сюда качели…

«Эй, качели, взлетайте и падайте. Шторм, испытание… риск… Навстречу опасностям мы идем с детства, с первых шагов. Когда-нибудь и мой сын будет топать напролом, протянув руки к чему-нибудь желанному, не видя под ногами ни ям, ни кочек, ни луж, ни камней. Упадет, шлепнется носом, встанет и дальше… по прямой… по кривой… вниз, поглубже в подземелье, или вверх — на дерево, поближе к самой высокой вершине, в гору, в небо, в космос… Испытание тела и духа, души. „А он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой“. Это про тех, для кого покой, успокоенность — хуже гибели. Погибель может найти человек всюду, как только ожиреет душа или сложит она крылышки в миг беды…»

Да, именно душу надо спасать от гибели чаще всего, а не тело. Не может она пропасть, эта самая душа, которая «уходит в пятки» и которая в нас то, как далекое облачко, парит в голубой вышине, то извивается вроде клубка змей. Быстро она перелетает от мучений к счастью, от беды к удаче. И всегда ей хочется чего-то. Но чего? Больших свершений, подвигов, беспредельной радости себе и всем, всем сразу.

Хотелось Петру победить себя, укротить одни свои желания во имя других, но так, чтобы стало это не поражением, а счастьем, открытием нового.

И это желание чего-то нового, что и не назвать, не познать вовсе, было самым сильным и властным в душе Петра. Оно росло, становилось криком. Безмерным, мучительным и счастливым одновременно. Так было в Шторм, на палубе «почтаря», в Белом море. Хотелось выбросить этот крик из груди, заорать, завопить что есть силы на весь мир.