Просто жизнь

— Давно у меня на сердце тяжесть. Боюсь я чего-то… Больше всего я боюсь твоего молчания. Последнее время ты такой угрюмый. Что у тебя на душе? Скажи, откройся… Почему так часто теперь молчишь? Хочешь куда-нибудь уехать, убежать от нас, да? — И снова увлажнились ее глаза.

Петр обнимал Анюту, терся щекой о ее волосы, сбившиеся, потерявшие былой блеск и запах. «Я люблю тебя, Аннушка, — говорил он сам себе. — А ищу я не побега… Хоть и жду путешествия. Что-то во мне происходит такое… Теперь „надо“ значит больше, чем „хочу“. Но хочешь не хочешь, а отвечать придется. И хотелось бы не как-нибудь, а на пятерку… выстоять надо. Так и будет. Ради тебя и сына я сделаю все…» Но сказал Петр совсем другое:

— Ладно, Аннушка, это все пустое. Давай лучше погадаем, какое имя выберет судьба для нашего малыша. Я предлагаю несколько имен на выбор.

— Какие такие еще напридумывал имена? — спросила Анюта, вытирая глаза пеленкой.

— У-у, плакса. Он рева да ты рева, распустили тут лужи. Наговорила всяких страшных слов — до кеба.

— Наговоришь с тобой. Сам все молчит да молчит… чего ты дуешься на меня? Не нравлюсь, могу и уехать.

— Хорошо тебе: мамочка есть, папочка есть, полно сестер, да тетки, да дядьки, да друзей целое Гридино, сын-богатырь в придачу, а у меня кто?

Петр бурчал понарошку, Аннушка дулась теперь тоже понарошку.

— А тебе и не нужен никто. Бирюк бирюком.

— А сама говоришь, друзей у меня куча, какой же я бирюк?

— Вот и забыл меня, как только сын родился…

— Ничего я не забыл и не забуду. Как обещал — все на двоих…

Эх, напрасно это Петр напомнил. Снова разговор посерьезнел и пошел по острию.

— Вот именно, на двоих, а ты на одну меня взвалил. Я и ночи не сплю, я и стирку стираю, я обеды готовлю, сутками верчусь, а ты носишься со своими листочками, — может, еще и не выйдет ничего из твоей писанины, а ты все: «пойду, поработаю…» Вон где у тебя главная работа — сын, живое дитя!

— Да пойми же ты, Аннушка, у каждого свой ребенок, мой тоже плачет, да есть просит, да пеленки ему надо стирать. То, о чем я сейчас пишу, — дело всей жизни, а тут совпало…

— Вон как ты повернул, и не стыдно тебе?! — И снова чуть было не заплакала Анюта, все крепче и крепче прижимая к себе сына, убыстряя шаг по середине комнаты, по кругу…

— Ну что мы снова завелись! Давай имя выбирать. Отказываюсь я от всех своих прав, руководи мной как хочешь, лишь бы тебе было хорошо.

Петр обессилел, утратил всякое желание сопротивляться, будто погрузился на дно.

— Пустое это все. Легко отказываться от прав, когда отказался от обязанностей…

— Да что ты мелешь, Аннушка, от каких таких обязанностей я отказываюсь? Что я, деньги не зарабатываю? Или сына вместе с тобой не нянчу? Посмотри на это здраво, не могу я быть в каждой бочке затычкой!

Анюта словно того и ждала, чтобы вывести из себя мужа.

— Не кричи, сын заснул. — И положила малыша на диван осторожно, не дыша. — Вам бы, мужикам, родить хоть по разу, поняли бы тогда, — сказала Анюта, повернувшись к Петру.

— Знаю, знаю, это ваша общая заветная мечта. Скоро так и будет, как сказано в анекдоте, — все началось с мытья посуды. Эмансипация вас заела. Вот если бы во время свадьбы я тебя плеточкой хлестнул, все было бы в порядке.

— Какой еще такой плеточкой? — удивилась Анюта, расчесывая волосы крупным гребнем и поглядывая в маленький осколок зеркала над столиком-чемоданом.

— Был такой в старину обычай. Молодой супруг легонько ударял жену в день венчания, чтобы с этого момента она подчинялась ему во всем.

— Вот еще! Прошли те времена.

— Прошли, да жаль. Теперь сплошная неразбериха. Ты меня упрекаешь за немытую посуду, и я тебя за то же самое, вот и ссора. А если бы мы знали четко: посуда дело твое, а деньги добывать дело мое — и никаких бы обид, каждый бы тянул свою лямку…

— Плохо тянешь, мой милый.

«Деньги, деньги… чертовы деньги. Не умеем тратить, то накупим всего, то пусто… И откуда у нее этот ехидный тон? Зоя научила?.. Как же, старшая сестра… Теперь она частенько наставляет да стыдит: ты человек семейный, за ум надо браться… А что это значит? Не воровать же?..»

Когда-то Петр тратил деньги, не думая о них. Есть — есть, а нет — и на пятьдесят копеек мог жить, на хлебе да на кашах или на чае с бутербродом. А теперь безденежье мучило и унижало.

— Я думала ты все умеешь, опытный, — продолжала в том же тоне Анюта. — А ты какой-то непрактичный, нельзя же так…

Петр едва сдержался. Никогда не думал он, что жена станет так вот упрекать, поучать. Он чувствовал себя непрактичным мальчишкой.

Вспомнил, как недавно истратил он почти всю зарплату. Шел мимо мебельного магазина и не сдержался, заглянул, а там — распродажа уютных, легких, обитых каким-то зеленым современным материалом чешских кресел. И все берут, берут, торопятся. «Что я, хуже?» — подумал Петр. Его так и подмывало встать в очередь. «А, была не была, перебьемся как-нибудь…»

Кресло тащил на голове целых три автобусных остановки, гордился, даже немного кокетничал своей покупкой. Прохожие улыбались, многие спрашивали, где продается такое чудо…