Простодушное чтение

«"Гэ-гэ, – засмеялся почему-то Шаповал. – Русскому человеку, чтобы раскачаться, время необходимо. Но уж если раскачается, тогда – держись, враг!" И протерши жилистую, набухшую венами солдатскую ногу рукой (на этих ногах он дошел до Берлина), старшина стал аккуратно заматывать ее портянкой».

Если б не привычная доля иронии, это была бы картинка для плакатного китча советских 50-х годов. Она вполне отвечает всему колориту повествования, рисующего послевоенную страну в стиле, создаваемом на наших глазах Лимоновым, – стиле «а-ля совьетик». Для этого стиля как раз органичен вот такой солдат с портянкой, с ногой, дошедшей до

Берлина, произносящий с «народной», с «эпической» простотой такие понятные слова о русской душе.

В том же стиле Лимонов рисует образ Великой Эпохи. Это словосочетание он употребляет, конечно, с иронией. Но с иронией над теми, кто захотел бы скорректировать такое определение. В облике Великой Эпохи – в скудном, аскетичном, полуголодном, полураздетом времени, но времени судьбоносном для страны и мира, с суровыми, но справедливыми людьми – автор видит много импозантного. Автору нравится даже ее жестокость. И образ этот держится не только на импрессионистических зарисовках быта и типов. Повесть содержит и его идеологическое обоснование в соотношении образов бестолково мятущегося народа и железного Кесаря. Кесарь мудр и суров:

...

«Нелегко было сразу заставить военных, прошедших с оружием пол-Европы, опять быть смирными и послушными… вооруженный бандитизм был… нормальным явлением. Именно поэтому Сталин ввел в 1949 году смертную казнь… С большим трудом к середине пятидесятых… стягивая все туже и туже солдатскую вольницу, вернули довоенное послушание».

С солдатами, знаете, вообще нельзя без строгости. У нас почему-то военные писатели обходят тему заградотрядов. А чего стесняться, дело-то простое: оказывается, немцы на передовой смущали покой наших солдат, запуская через громкоговорители лирические песни в исполнении искусительных голосов русских певиц, и, дабы «солдатские сердца менее склонны были искуситься призывами русской девки, за спинами солдат варили свои каши заградительные отряды». А что? Весьма эффектное и, видимо, доступное потенциальному читателю Лимонова объяснение.

С народом нужно только так. Дик уж очень этот народ. Автор рассказывает, как в голодном послевоенном Харькове люди ходили на сельхозвыставку посмотреть на забытые ими молоко, мясо и прочие продукты. Если отвлечься от авторской подачи материала, картина возникает жутковатая, вызывающая боль и сострадание, голодные идут смотреть на недоступную им еду, идут толпами, сметая на своем пути не только солдат из оцепления, но давя друг друга. У Лимонова же свой угол обзора. Алчные взгляды граждан на свинью с поросятами вызывают у него отвращение («каннибальи взгляды»), как и вообще бестолковость, неуправляемость толпы, – автор бережно переносит в повесть слова офицера из оцепления:

...

«…следует вооружить хотя бы нескольких солдат в каждом взводе дробовиками с обрезанным дулом… отличное средство для разгона».

К функции солдат оцепления автор относится с пониманием:

...

«Сказать, что обслуживающие овец овчарки и пастухи не нужны стаду и противны природе вещей, значит сказать глупость».

В этой же системе нравственных координат дано, например, такое замечание по поводу купленного на барахолке трофейного детского костюмчика:

...

«У автора нет никаких слезливых чувств по поводу оставшегося без костюмчика немецкого мальчика, как не было таковых чувств у русского народа в ту пору. Солдат должен брать в покоренных городах свою солдатскую долю добычи – мизерная плата за то, что он играет со смертью каждое мгновение».