Читаем Пространственное воплощение культуры. Этнография пространства и места полностью

Антрополог Джозеф Маско (Masco 2008) прослеживает историческое конструирование подобных угроз и сопутствующего им негативного аффекта, порождаемого массово распространявшимися после 1945 года изображениями США после гипотетической ядерной бомбардировки. Страх атомной бомбы и апокалиптическое ви́дение будущего оказываются в центре формирования нации начиная с занятий по гражданской обороне времен холодной войны и продолжая «войной с террором» [при Буше-младшем]. Маско убедительно доказывает, что общественные учения, в ходе которых объяснялось, что надо делать в преддверии ядерного взрыва, психологически перепрограммировали людей, а холодная война глобально перестроила повседневную жизнь. По мнению Маско,

производство негативного аффекта и управление им остаются центральным инструментом полицейского государства и демонстрируют первоочередную роль атомной бомбы как средства милитаризации повседневной жизни и оправдания войны в США (Masco 2008: 390).

Хуан Оррантия (Orrantia 2012) также описывает, каким образом последствия террора создают негативную атмосферу в местах, где происходило насилие, наподобие резни в Нуэва-Венеции, небольшой деревне на карибском побережье Колумбии105. Каждый год здесь проводится католическая месса в память о погибших, но в остальном никаких видимых признаков коллективной памяти нет. Как утверждает Оррантия, остаточные явления террора обнаруживаются в том, что колумбийцы называют «тяжестью», выражаемой фразой el ambiente se siente pesado [место ощущается тяжелым (исп.)], локализуя это ощущение тяжести в воздухе или окружающей среде. Эта «тяжесть», считает Оррантия, представляет собой плотную и наполненную предчувствиями атмосферу страха, вызванного как массовым убийством, так и угрозой дальнейшего насилия со стороны колумбийского режима.

В концептуальном смысле целесообразно вслед за работой Конехеро и Эчебаррии (Conejero and Etxebarria 2007) определить аффективную атмосферу как феномен, основанный на событиях и имеющий пространственную привязку, а за понятием «аффективный климат» оставить более диффузные и структурно произведенные явления. Например, страх и беспокойство жителей центра Манхэттена, упомянутые в начале этой главы, можно рассматривать как феномены, порожденные аффективной атмосферой жизни рядом со Всемирным торговым центром и заново активизируемые каждый год 11 сентября при помощи насыщенных эмоциями медиаобразов рушащихся башен (Low, Taplin and Lamb 2005, Smithsimon 2011, Greenspan 2013). Концепция более широкого, политически индуцированного аффективного климата полезна для объяснения того, как ощущение страха и незащищенности в масштабах всей страны стимулирует и поддерживает полицейское государство (Masco 2008, Sorkin 2008). При таком определении понятие аффективного климата во многом соответствует концепции структуры чувства Реймонда Уильямса (Williams 1977), которую многие ученые используют для описания взаимоотношений между структурными силами и аффективными состояниями в широком смысле. В дальнейших этнографических примерах оба эти термина – «структура чувства» и «аффективный климат» – используются для обозначения откликов и ощущений на уровне нации и государства, а понятие «аффективная атмосфера» указывает на более конкретные и пространственно локализованные чувства, которыми наполнено то или иное событие, место или среда.

Этнографические примеры

Этнографическое исследование закрытых жилых комплексов

Чтобы проиллюстрировать, каким образом эмоции и аффекты формируют пространства и места и формируются ими, мы обратимся к производству аффективного климата и аффективной атмосферы, которое изменило способы ощущения собственного жилья у ряда представителей американского среднего класса. К этой группе относятся в основном семьи из пригородов и городов, ощущающие, что их повседневная среда является опасной или угрожающей, в связи с чем они перебираются в закрытые жилые комплексы, чтобы чувствовать себя в безопасности и защищенности. Рассмотренный ниже этнографический пример основан на полевой работе с жителями нескольких таких комплексов. В этом исследовании подчеркивается, как страхи расового характера, страх перед нелегальными иммигрантами и аффективный климат угрозы, распространяемый государством после событий 11 сентября, способствуют возникновению у жителей ощущения страха и незащищенности в их охраняемых домах и районах.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Другая история войн. От палок до бомбард
Другая история войн. От палок до бомбард

Развитие любой общественной сферы, в том числе военной, подчиняется определенным эволюционным законам. Однако серьезный анализ состава, тактики и стратегии войск показывает столь многочисленные параллели между античностью и средневековьем, что становится ясно: это одна эпоха, она «разнесена» на две эпохи с тысячелетним провалом только стараниями хронологов XVI века… Эпохи совмещаются!В книге, написанной в занимательной форме, с большим количеством литературных и живописных иллюстраций, показано, как возникают хронологические ошибки, и как на самом деле выглядит история войн, гремевших в Евразии в прошлом.Для широкого круга образованных читателей.

Александр М. Жабинский , Александр Михайлович Жабинский , Дмитрий Витальевич Калюжный , Дмитрий В. Калюжный

Культурология / История / Образование и наука
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Читатель обнаружит в этой книге смесь разных дисциплин, состоящую из психоанализа, логики, истории литературы и культуры. Менее всего это смешение мыслилось нами как дополнение одного объяснения материала другим, ведущееся по принципу: там, где кончается психология, начинается логика, и там, где кончается логика, начинается историческое исследование. Метод, положенный в основу нашей работы, антиплюралистичен. Мы руководствовались убеждением, что психоанализ, логика и история — это одно и то же… Инструментальной задачей нашей книги была выработка такого метаязыка, в котором термины психоанализа, логики и диахронической культурологии были бы взаимопереводимы. Что касается существа дела, то оно заключалось в том, чтобы установить соответствия между онтогенезом и филогенезом. Мы попытались совместить в нашей книге фрейдизм и психологию интеллекта, которую развернули Ж. Пиаже, К. Левин, Л. С. Выготский, хотя предпочтение было почти безоговорочно отдано фрейдизму.Нашим материалом была русская литература, начиная с пушкинской эпохи (которую мы определяем как романтизм) и вплоть до современности. Иногда мы выходили за пределы литературоведения в область общей культурологии. Мы дали психо-логическую характеристику следующим периодам: романтизму (начало XIX в.), реализму (1840–80-е гг.), символизму (рубеж прошлого и нынешнего столетий), авангарду (перешедшему в середине 1920-х гг. в тоталитарную культуру), постмодернизму (возникшему в 1960-е гг.).И. П. Смирнов

Игорь Павлович Смирнов , Игорь Смирнов

Культурология / Литературоведение / Образование и наука