Простые люди

Во Владивосток они приехали вечером. Переночевали в гостинице, утром отправились по делам. На улицах была обычная суета большого города: звонки трамвая, гудки автомобилей, снующих по улицам. По обеим сторонам Ленинской тек нескончаемый людской поток. Час был ранний, люди спешили на работу. С тротуара им то и дело приходилось сворачивать на мостовую — путь пешеходам преграждали натянутые веревки. Город преображался. Постепенно исчезал суровый шаровый цвет домов. Маляры в люльках раскрашивали их в нежные тона. Город, точно девушка к празднику, наряжался в красивое платье.

— Ты знаешь, чем хорош Владивосток? — спросил Головенко, когда они поднялись на Суйфунскую улицу, и сам ответил: — Взгляни сколько воздуха, какое приволье! С любой точки города можно увидеть море.

Они стояли на сопке. Улица сбегала вниз. Дома уступами уходили к бухте, окутанной розовато-фиолетовой дымкой.

— Город воздуха, так надо было назвать Владивосток.

— Эге, да ты, оказывается, поэт! — засмеялся Решин. — Что-то за тобой такого не водилось раньше.

— Не водилось, правда…

Головенко взял под руку Решина.

— Помнишь, Коля, мы с тобой принимали танки… А вот теперь снова идем принимать «танки» для наступления на природу. Брать будем у нее все блага с бою. Кто об этом сказал?

— Мичурин.

— А я думал, что ты ничего, кроме военных авторитетов, не помнишь… Ну, пошли за нашими новыми танками.

На складе Решин загорелся, увидев новые тракторы:

— Эх, какие красавцы! — восторженно воскликнул он, любуясь машинами, матово поблескивающими краской. Он подошел к одной, рукой прочистил заводскую марку.

— Степан, посмотри.

— Что?

— Взгляни, год-то какой!

— 1945-й, — прочел Головенко.

— Понял? Война только закончилась, а заводы уже тракторы выпускают.

Завскладом, наблюдавший за ними, сунул Николаю тряпку.

— Вытрите руки, костюм измажете. Да поищите получше, может чего еще удивительнее тут найдется.

Николай поманил рукой Головенко:

— Видишь? — указал он. Лицо его сияло. — 1944-й год!

Головенко сбил на затылок фуражку, руками уперся в бока. Николай с размаху ударил Головенко по плечу. Головенко ответил ему тем же, и оба захохотали.

— В Корее я разговаривал с одним американским офицером. Он узнал, что я тракторист. По-русски он говорил плохо: «Через год имеете работать американский трактор. Америка будет помогать России». Морда у него длинная, губы скаредно поджаты, ноги, как циркули. Вот показать бы ему эту машину с маркой 1944 года! Воображаю, как бы вытянулось у него лицо, — посмеивался Решин.

Вечером, как условились, все трое встретились в ресторане за обедом. Бобров был неразговорчив, нервничал, видимо, что-то у него не ладилось. Его не расспрашивали, но настроение у всех понизилось. Наконец, Бобров рассказал, в чем дело. Директор базы предложил ему перейти на работу в академию. И когда агроном отказался, он сообщил ему, что вопрос о его переводе уже поставлен в крайкоме партии.

— Крайком не пойдет на это!

Головенко пристукнул по столу рукой. Впрочем, в голосе у него не чувствовалось уверенности. Он встал из-за стола и пошел разыскивать телефон. Вернулся он минут через десять:

— В девять нас ждет секретарь — всех троих.

— Какой результат будет — как думаешь? — спросил Решин.

Головенко пожал плечами:

— Буду драться за Боброва…

Головенко не договорил и залпом выпил стакан пива. Больше они об этом не разговаривали. На улице Головенко взял Гаврилу Федоровича под руку.

— Ты спрашивал меня, почему поехали на машине… А я тебя спросил — играешь ли на пианино. Так вот: хочу просить тебя выбрать пианино в подарок Клаве.

— Пианино в деревню? — поднял брови агроном.

— А что такого? Клава играет, — сказал Головенко, — потом ведь у меня Оля, сын растет, учить надо. А что касается деревни, то двадцать лет назад она и трактора не видела… Как посмотреть повнимательнее, то не так уже и далеко ей до города осталось…

Он глянул на часы.

— Пошли в крайком, товарищи!

Секретарь, видимо, поджидал уже их. Он встал из-за стола, пошел им навстречу. Мягкий свет, льющийся из матовых абажуров люстры, негромкий голос секретаря и то, что они сидели в креслах за круглым, а не за рабочим столом, — все это настраивало по-домашнему, уютно.

Бобров спокойно рассказывал о своей работе. Секретарь сидел, опершись локтем на поручень кожаного кресла, чуть склонив седеющую голову, и задавал вопрос за вопросом: его интересовали, казалось, самые незначительные мелочи. Таким образом он выяснил планы Боброва по исследовательской работе во всех ее деталях. Он удовлетворенно вздохнул и перевел взгляд на Головенко, потом на Решина и снова на Головенко.

— Что же, встретились, дружки? — уголки губ у него дрогнули, затем лицо осветилось улыбкой. — Да, извини, брат, забыл. Тебя ведь надо поздравить с сыном. Поздравляю, Степан Петрович, — он вышел из-за стола, пожал Головенко руку.

— Значит, вы, Гаврила Федорович, добились своего, вырастили чудесную сою, — пройдясь по кабинету, сказал он Боброву. — Теперь развивайте этот успех, создавайте новые чудо-растения.