Простые люди

Клава неистово зааплодировала и оглянулась. Аплодировал весь зал. Аплодировал Степан, который, весело улыбаясь, кивнул ей, Марья и тот, в светлом костюме… Да ведь это же Николай, муж Марьи — Николай Решин. Ее сосед, смеясь, что-то говорил ей. Но она не слышала.

Второй оппонент, кандидат биологических наук Лукьянов, научный сотрудник сельскохозяйственной опытной станции, говорил недолго.

— Сила Боброва, как и всей нашей боевой мичуринской науки, — в связи с жизнью, с практикой. Полет мысли и трезвый учет опыта, научное предвидение и напряженный труд — вот его стиль, я бы сказал, сталинский стиль, — закончил он, — дают право сделать вывод, что в лице агронома Боброва, мы имеем дело с серьезным научным работником, достойным присвоения ученой степени.

После его выступления председатель пригласил присутствующих высказать свое мнение.

— Я являюсь одним из первых рецензентов работы агронома Боброва, — сказал Дубовецкий, выйдя на трибуну, и многозначительно поднял палец, — я считаю себя не вправе не довести до сведения ученого совета свое мнение…

Он говорил тихим, вялым голосом. Похоже было, что все, что здесь происходит — довольно скучно и для него неинтересно. Туговатый на ухо дед Шамаев подошел к самой сцене и подставил к уху ладонь. Дубовецкий со сцены неприязненно покосился на него.

— Я не понимаю, почему уважаемый официальный оппонент профессор Николаев ни словом не обмолвился об отзыве известного генетика, профессора Щебрака. Я считаю, что этот отзыв нельзя замалчивать!

Герасимов вполголоса со вздохом проговорил:

— Я да я… охо-хо-хо!

— Я очень рад, что мое мнение совпадает с мнением профессора Щебрака, — продолжал Дубовецкий.

Глухой рокот возмущения прокатился по залу. Кто-то зашикал. Дубовецкий выждал:

— Заключение профессора Щебрака безусловно правильно.

— В чем? — послышалось из зала.

Побагровев до лысины, металлическим голосом Дубовецкий сказал:

— Заключение профессора Щебрака о том, что рукопись агронома Боброва может быть рекомендована лишь как брошюра по обмену опытом работы, а не как научная работа…

— Что он говорит? — послышался возмущенный негромкий голос в наступившей тишине. И тотчас же в зале поднялся глухой ропот.

— Товарищ Дубовецкий, — сказал председатель, — к сожалению, товарищи не хотят вас слушать…

— Очень неудачно избрана форма заседания ученого совета — научное заседание превращено в собрание… — Дубовецкий пожевал губами и добавил:

— Считаю своим долгом в письменном виде заявить совету это свое мнение…

В зале зашумели. В это время Клава в дверях увидела Олю, которая делала ей какие-то знаки. Клава поняла: пора кормить ребенка. Она вышла из зала.

Когда Клава снова подходила к клубу, народ уже расходился. Заседание кончилось. Клава не сомневалась, что Боброву присудят ученую степень, но все же с волнением прислушивалась к разговорам колхозников.

Вышла Марья Решина под руку с Николаем. Бросив его, она обняла Клаву, прижалась лицом к ее плечу и радостно крикнула:

— Ученый! Ученый теперь Гаврила Федорович! Свой, наш ученый!

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

Николай Решин поступил в МТС механиком. В новом гражданском костюме, в рубашке с галстуком, на взгляд Головенко он выглядел женихом. Да и сам Николай первое время чувствовал себя неловко. То потянет рукава, то начнет поправлять галстук, то искать руками пояс, чтобы навести заправку. И когда, надевая пальто, он сунул руку в подплечье, чтобы поправить погоны, Головенко не выдержал и расхохотался.

— Чего ты ржешь? — рассердился Николай.

И тут же расхохотался сам.

— Не хочет Марья видеть меня в военном. Что с ней поделаешь… Отутюжила военный костюм и повесила в шкаф, говорит, на память… — оправдывался он, сияя всем лицом.

Он посвежел, стал выглядеть моложе, почти таким, каким впервые увидел его Головенко пять лет назад. Только глубокая складка между бровями да морщины в уголках губ говорили о пережитом…

К Гавриле Федоровичу приехали помощники — два агронома, молоденькие девушки, только что окончившие Воронежский сельскохозяйственный институт.

Сидорыч взял расчет: «ушел, — как он говорил, — в отставку», и деятельно готовился к свадьбе сына.

В погожий день Головенко и Решин поехали во Владивосток принимать тракторы. С ними вместе поехал и Бобров — в базу Академии наук. Они расположились в кузове на мягком сене, покрытом новым брезентом.

— Почему же на машине, — спросил Бобров. — Можно было бы на поезде.

— Дело есть, — уклончиво ответил Головенко. И, помолчав, спросил: — Гаврила Федорович, ты не играешь на пианино?

Отвернув лохматый воротник шубы, Бобров с удивлением взглянул на Головенко.

— В молодости играл… А что?

— Вот и замечательно.

Головенко больше ничего не сказал. Так Бобров и не понял, что Головенко нашел замечательного в том, что он играет на пианино.