Простые люди

— Да как же он будет их создавать, когда его хотят забрать от нас в аппарат базы академии? — сказал Головенко мрачно.

Секретарь улыбнулся одними глазами:

— Как думаешь, нужно укреплять научные учреждения мичуринцами? Ты сам дал бой Дубовецкому на вашем знаменитом собрании.

— Я бы этого Дубовецкого на пушечный выстрел не подпустил к академии…

Секретарь посерьезнел.

— Изгнанием Дубовецкого мы вопроса не решим. К сожалению, такие дубовецкие есть еще и в других научных учреждениях. Их немного, но своим низкопоклонством перед заграницей они приносят определенный вред. Требуется борьба длительная и упорная. И она ведется нашей партией и мичуринцами во главе с Лысенко. Мне вам говорить нечего, с каким успехом ведется эта борьба. Разгрома вейсманистов, полного разгрома пока нет, но он будет.

Секретарь набрал номер телефона.

— Попросите директора… Здравствуйте, профессор. У меня сидят товарищи из Краснокутской МТС. Да, да… Тоже здесь. Прошу зайти.

Минут через пять пришел директор базы академии, знакомый уже краснокутцам как председатель ученого совета. Небольшого роста, подвижной, весело поблескивая стеклами очков, он с чувством поочередно пожал всем руки.

— Протестуют товарищи, не хотят отпускать Боброва к вам в базу академии, профессор, — заговорил с мягкой усмешкой секретарь, как бы радуясь тому, что краснокутцы не отпускают Боброва.

— Простите, не понимаю, почему? — раздельно произнес профессор.

Секретарь круто повернулся на каблуках, прошелся по мягкой ковровой дорожке, с заложенными за спину руками. Потом, подойдя к столу, остановился против профессора за креслом Боброва.

— А я понимаю и считаю, что они отчасти правы.

Профессор удивленно вскинул брови над черными ободками очков.

— Вы ставили вопрос так, чтобы товарищ Бобров работал здесь, в аппарате базы академии?

Профессор кивнул головой.

— А это, пожалуй, не совсем правильно.

По лицу Головенко пробежала довольная улыбка. Он взглянул на директора базы. Профессор пристально смотрел на секретаря, лицо которого было спокойно. Бобров нервно теребил пальцами щеточку своих усов. Николай густо дымил папиросой.

— Скажите, профессор, возможен ли такой вариант: товарища Боброва мы оставим в Красном Куте, в своей лаборатории на полях колхоза, но работать он будет в вашем ведении, под вашим руководством. В кабинете товарищу Боброву, я думаю, тесновато.

Бобров облегченно вздохнул.

— Я вас понимаю, — задумчиво произнес профессор.

— Понимаете? — оживился секретарь и мягко зашагал по ковровой дорожке. — Это хорошо, что вы понимаете. Значит, договоримся. Предоставьте возможность товарищу Боброву расширить лабораторию в Красном Куте. Пусть это будет первой ступенью для создания института растениеводства. Надеюсь, не за горами время, когда товарищ Бобров станет доктором. Думаю, что это будет скоро, помощников у него достаточно.

Секретарь остановился в ярком свете люстры. Депутатский флажок на лацкане пиджака вспыхнул рубиновым огоньком.

— Подумайте, что получается: наука в тесном сочетании с колхозной практикой. Какие возможности в сельском хозяйстве! Если прибавить сюда гидростанцию, а на базе ее — высокую технику, индустриальный труд, труд высокой культуры, то… Ведь это не мечта, товарищи, это наш реальный завтрашний день. Коммунизм!

И секретарь, заложив руки за спину, взволнованно зашагал по кабинету. Слова его рождали в душе Головенко большое торжественное звучание.

Видимо, таким чувством охвачены были все сидевшие в этот момент в кабинете — и профессор, и агроном, и механик. Они молча, как зачарованные, смотрели на секретаря.

Между тем секретарь подошел к окну и широко распахнул его. Свежий морской воздух вместе с шумом города ворвался в кабинет.

Город сверкал огнями, словно склоны сопок расцвели здесь невиданными цветами, отражающимися миллионами золотистых искр в водах Золотого Рога. На бухте среди снующих во всех направлениях катеров с зелеными и красными огоньками, разворачивался корабль, уходящий в дальний рейс. Спокойно и торжественно разнесся над морем его басовитый прощальный гудок. Яркокрасный, как кремлевская звезда, бортовой огонь парохода поплыл в море, в широкие просторы Тихого океана.

Владивосток,

1944—1950 гг.