Простые радости

– Да, и если бы она этого не сделала, я бы никогда ее не оставил. Я бы хранил свои чувства к тебе в запечатанной коробке, и ты тоже. Но она ушла, и это меня освободило. И теперь, когда я испытал настоящую любовь – страсть – с тобой, я не могу вернуться. Ты видишь, в чем разница?

– Думаю, да.

Они осмелились ослабить объятья, чтобы друг друга видеть. Одно из преимуществ одинакового роста – глаза на одном уровне.

– Я знаю, что секс – это не все, но это и не ничто. Это часть супружеской любви, может, даже самая большая. Думать, что Гретхен вдруг похоронит свое отвращение и что я смогу с ней снова заниматься любовью, зная, что она чувствует на самом деле, – это совершенное безумие.

– Ты ей это объяснил?

– Да, конечно. Мне кажется, я в конце концов до нее достучался.

– И что она будет делать? Останется с Мартой?

– Наверное. Ей нужно быть с кем-то.

– А ты рассказал ей обо мне – о нас?

– Нет. Я не знал, есть ли эти “мы”.

Он снял свой шерстяной шарф и намотал ей на шею, он без слов понимал, что она мерзнет.

– И я терзаюсь из-за Маргарет, не сомневайся, но ущерб, если это можно так назвать, уже нанесен. Конечно, она была бы очень рада, если бы Гретхен вернулась и мы все зажили вместе, как прежде. Но представь себе, каково ей будет, когда через несколько месяцев все опять развалится – а это неизбежно.

– Я думала, моя жизнь закончилась.

– Знаю. Все, что ты чувствовала, чувствовал и я.

Счастье плавно струилось, а реальность была шершавая, с острыми углами.

– А как же мы сможем быть вместе?

– Мы будем терпеливы и настойчивы. Нужно будет все рассказать Гретхен. И Маргарет. И твоей матери. Это будет непросто, Джин.

– Да.

Она содрогнулась при мысли о предстоящих бурных событиях, но его решимости хватало на двоих. Другой, уже опробованный вариант, оказался непереносимым. Секретов быть не должно. За исключением одного-единственного, который нельзя облечь в слова и который она будет вечно держать в себе. Пусть они верят в невинность, и чудеса, и ангельские голоса; это будет ее дар им всем.

– Я не могу оставить мать. Ты знаешь, что это невозможно.

– Знаю. А я не могу оставить Маргарет. Значит, пока мы не можем быть вместе все время. Но все равно можем друг друга любить, и видеть тебя только раз в неделю лучше, чем ничего.

– Может, если я познакомлю тебя с матерью, она увидит, что бояться не надо.

Один на один с Джин она бы, конечно, упрямилась, но присутствие Говарда ее наверняка обезоружит. К мужчинам она всегда прислушивалась больше, считая их высшими существами.

– Давай. Когда?

– Сегодня вечером. Сейчас?

Раз уж знакомства не избежать, Джин хотела разделаться со всем этим как можно скорее, пока она все еще во власти эйфории.

– Мне надо возвращаться к Маргарет.

– Конечно.

– Но вот завтра они с Лиззи идут смотреть пантомиму, так что у меня свободный вечер.

В его голосе звучала надежда.

– Можешь прийти на ужин? Мать все равно больше не спускается, ест с подноса у себя в комнате. Я вас познакомлю, мы немного поболтаем вместе, а потом сможем сбежать и побыть вдвоем.

Все это звучало очень просто. Но в действительности, как бы прекрасно мать ни вела себя в присутствии Говарда, когда они останутся один на один, упреков не избежать. Чтобы одержать верх, Джин понадобится решимость, даже упрямство. Но она будет знать, что где-то там есть он, безусловно и всегда на ее стороне, поддерживая ее, и это придаст ей сил. Когда мать обнаружит, что ей нечем крыть, Джин сможет проявить великодушие.

– С удовольствием. Ты до тех пор не передумаешь?

– Нет. Ни за что.

Мыслями она уже была впереди, в завтрашнем дне, взволнованная хозяйка, обдумывающая, что бы такого, достойного случая, приготовить на ужин.

Когда они возвращались через лес рука об руку, смеркалось, от света дня оставался только бледно-лиловый отблеск на горизонте, а по обе стороны тропинки выстроились деревья в темных одеяниях.

40 Среда, 4 декабря 1957 года

Говард стоял в дверях магазина на Бедфорд-стрит и смотрел на клубы тумана. Весь день он провел в мастерской, обуживая кольца и чиня элегантные карманные часы под ярким искусственным светом, и не заметил, как он возник и сгустился. Густой, как заварной крем, в свете фонарей он приобрел тошнотворную желтую окраску.

Утром по дороге на работу была плохая видимость. Идя по Стрэнду, он раскашлялся, но кашель уняла сигарета, и он видел достаточно хорошо, чтобы купить на рынке несколько тепличных роз – по непомерной цене – для миссис Суинни. Теперь они стояли в щербатой кружке в раковине. Продавец велел ему добавить в воду немного сигаретного пепла, чтобы сохранить бутоны, но Говард не был уверен, что это не шутка, и решил не рисковать.

Он снял свой саржевый комбинезон и, как обычно, повесил его на крючок. Ящичек с деньгами из кассы был заперт в стенном сейфе. Инструменты аккуратно разложены по местам, шкафчики закрыты на замок. Он надел длинное двубортное пальто и фетровую шляпу и завязал нос и рот почти чистым носовым платком. (В отсутствие Гретхен белье утратило безукоризненную свежесть.)