Простые радости

Из этой встречи вышло кое-что полезное. Джин не стала раскрывать никаких деталей своих недавних горестей, связанных с семьей Тилбери, но намекнула на любовную историю, которая закончилась, оставив по себе только сожаления и чувство одиночества. Речь зашла и о сужении материнских горизонтов, и миссис Мэлсом немедленно вызвалась прийти посидеть с ней в субботу днем, чтобы Джин могла хоть немного насладиться свободой. Они сыграют в карты, или поболтают, или будут молча вязать крючком – как миссис Суинни захочет. Она не сомневается, что в церкви есть добрые люди, которые с радостью сделают то же самое в последующие субботы. И может быть, в конце концов, мать можно будет уговорить опять спускаться вниз.

Никакого средства от разбитого сердца она, конечно, предложить Джин не могла, да и не пыталась. Оставались только проверенные временем методы – быть стойкой, отвлекаться, работать, – которые были Джин прекрасно известны; она уже прибегала к ним однажды в истории с Фрэнком и не особенно верила в их действенность. Предыдущий опыт научил ее, что боль не будет длиться вечно, но и не сойдет на нет плавно и постепенно, а будет набегать сокрушительными волнами, и какие-то из них все еще смогут сбить ее с ног.

Был первый вторник декабря, за несколько дней до того, как “Эхо” напечатает “Загадочный случай «Девы-Матери»” на первой полосе, когда Джин ударило такой волной. Она наводила порядок у себя на столе и складывала в папку всю переписку и заметки. Личные письма Говарда, отправленные на ее домашний адрес, не были включены в этот архив, а оставались в ящике ее туалетного столика в ожидании того дня, когда она достаточно окрепнет, чтобы их перечитать. От вида почерка Гретхен на том самом первом кратком письме – Я всегда считала, что моя собственная дочь (сейчас ей десять лет) родилась без какого-либо участия мужчины – ее внезапно затошнило, и ей пришлось подойти к окну и прижаться лбом к прохладному стеклу.

– Я выйду пройдусь, – шепнула она Ларри, который в своем углу кабинета разговаривал по телефону, положив ноги на стол.

Он показал ей большой палец, не прерывая беседы.

Было как раз такое время дня, когда зимнее солнце стоит чуть над горизонтом, но совсем не греет. Ее тень растянулась на всю тропинку, длинные размашистые ноги переступали ножницами; она шла, пиная последние колючие скорлупки каштанов и чувствуя, как хрустят под ногами ветки. Она слышала где-то вдалеке крики играющих детей и лай собаки в чаще леса. Шарф остался на крючке в кабинете, и холодный воздух врывался ей уши.

Как всегда, она пошла по той тропинке, по которой они ходили с Говардом, и повернула назад в том месте, где они прекратили прогулку. В серой дали из тумана появилась какая-то фигура, пятно шляпы и пальто. Она узнала не столько силуэт, сколько походку, неповторимую, как отпечаток пальца, и застыла на месте, но, когда он приветственно поднял руку, поспешила к нему.

– Я был в конторе. Твой коллега сказал, что ты ушла погулять, и я догадался, что, наверное, сюда.

– Почему ты не на работе? – Как глупо, что из всех возможных вопросов этот первым пришел ей в голову.

– Я хотел тебя увидеть и не мог ждать, закрыл магазин. Знаешь, если ты владелец магазина, это можно.

Они остановились на тропинке примерно в ярде друг от друга, руки в карманах, не совсем понимая, как им теперь здороваться.

– Как ты? Как Гретхен?

– Насчет Гретхен не знаю. Я несчастен. Твое письмо меня почти прикончило.

Надежда, этот коварный друг, принялась за свои уколы и нашептывания.

– А я чуть не умерла, пока его писала.

– Я все думал и думал о том, что ты написала, и пытался понять, как это может быть, потому что знаю, что ты добрая и мудрая, но я не могу. Я не могу от тебя отказаться.

Джин почувствовала, как по жилам побежала радость, размораживая кровь. Она честно пыталась быть храброй и поступить хорошо и достойно, но она не могла это сделать за них обоих.

– Я думала, что могу. Но это оказалось ужасно. Хуже, чем я могла себе представить.

Он притянул ее к себе, и они вцепились друг в друга, как будто испугавшись (так показалось Джин), что какие-то невидимые руки оторвут их друг от друга. Но он был надежный, как дерево; он сильный, он выдержит все.

– Я проезжал мимо твоего дома в надежде хотя бы увидеть тебя в окне.

– Я собиралась быть сильной и гордой, а превратилась в развалину.

– И все эти мучения зря. – Он стал целовать ее в губы, четыре, пять, шесть раз, пока она со смехом не отстранилась.

– Ты говорил с Гретхен?

– Да, это был очень длинный разговор. Я ей сочувствую, но считать, что мы можем “все починить”, как будто брак – это пара порвавшихся штанов, – это чушь. Я не могу до нее дотронуться, а она до меня.

– А как же Маргарет?

– Да хоть сотня Маргарет, ничего все равно бы не вышло.

– Пока Гретхен не ушла, все было неплохо.

Она и хотела бы не спорить больше, но ей нужно было услышать, как ее доводы разбиваются, пункт за пунктом.