Просвещать и карать. Функции цензуры в Российской империи середины XIX века

Если обратиться к произведениям на схожие темы, рассмотренным цензурой в то же время, проясняется специфическое отношение Нордстрема к «Воспитаннице». 7 мая того же 1859 года была запрещена пьеса П. Г. Акимова «Завидная доля», где также речь шла о помещице, желающей выдать свою воспитанницу замуж. Несмотря на обилие дворян на сцене (среди действующих лиц есть князь и барон), цензор апеллировал вовсе не к изображению этого сословия, а к «совершенной безнравственности всех действующих лиц»[420]. «Безнравственность» была причиной запрещения также и пьесы П. Д. Боборыкина «Фразеры», последовавшего 22 сентября[421]. Опять же пьесу Боборыкина можно было интерпретировать и как посвященную критике традиционного дворянского семейства, где бывшая возлюбленная офицера становится женой князя и изменяет мужу, терзаясь, впрочем, угрызениями совести, и как посвященную описанию Крымской войны: в воспоминаниях Боборыкин подчеркивал, что «не замечал и подобия какого-нибудь патриотического порыва» и что эти наблюдения отразились в его произведении[422]. Схожим образом Нордстрем мотивировал необходимость запретить пьесу того же Боборыкина «Однодворец», где, в частности, речь шла о барине, находящемся в открытой любовной связи с гувернанткой, которая появлялась на сцене беременной, — и действительно, 10 декабря было принято решение пьесу не дозволять. Цензор даже сослался на уже запрещенных «Фразеров»[423]. Несколько более сложную проблему представлял запрещенный 18 октября «драматический эскиз с куплетами» А. Н. Баженова «Старое поколение», где речь вновь шла о воспитаннице, желающей выйти замуж за сына своего благодетеля. Само название пьесы выдавало желание автора обратиться к историческим и социальным проблемам, однако цензор был уверен, что решить эти задачи драматургу не удалось. Нордстрем заключил, что в пьесе и старое, и молодое поколение представлены одинаково безнравственными и ничтожными персонажами, и сделал вывод: «Картина вообще неутешительная, а в частностях отвратительная…»[424]

Хотя и пьеса Островского, и перечисленные выше произведения были запрещены, бросается в глаза, что, оценивая драмы не очень известных в литературе сочинителей, Нордстрем руководствовался иными критериями. Цензор не пытался анализировать литературные достоинства этих пьес и соответственно интерпретировать авторский замысел. Он не видел в них ни потенциального средства преодолеть сословные границы, ни возможности возбудить межсословную ненависть. Если произведения Островского воспринимались как эстетически выдающиеся и политически значимые (способные в перспективе повлиять на отношения публики к сословным проблемам и реформам), то другие, не столь известные драматурги оценивались только с точки зрения потенциальной «безнравственности». Ни «человеческого достоинства», ни «народного духа» Нордстрем в них не искал и, похоже, не пытался искать. Такой подход во многом напоминает отношение Гедеонова к «Своим людям…»: цензор так же легко отверг пьесу как оскорбительную для купечества, а не пытался взвешивать ее достоинства и недостатки.

Связь между литературной репутацией драматурга и отношением к нему цензуры еще более проясняется, если обратиться к дальнейшей судьбе интересующих нас произведений. Из запрещенных в 1859 году пьес, которые мы перечислили, разрешены будут «Воспитанница» Островского и «Однодворец» Боборыкина. «Воспитанницу» все тот же Нордстрем рекомендовал пропустить 11 сентября 1863 года. По замечанию А. И. Ревякина, этому мог способствовать влиятельный генерал Н. Н. Анненков, родственник известного критика, временно отвечавший за драматическую цензуру в отсутствие руководства III отделения[425]. Пересмотру пьесы Боборыкина, состоявшемуся 27 сентября 1861 года, предшествовала ее публикация в журнале «Библиотека для чтения» — авторитетном столичном издании. Как бы повторяя судьбу Островского, Боборыкин мгновенно стал восприниматься как более значимый автор, и цензура разрешила его пьесу, хотя и с некоторыми переменами. Сам Боборыкин вспоминал об этом:

Ни «Однодворца», ни «Ребенка» Нордштрем не запрещал безусловно; но придерживал и кончил тем, что в конце лета 1861 года я должен был переделать «Однодворца», так что комедия (против печатного экземпляра) явилась в значительно измененном виде. <…>

Раз эта волокита так меня раздражила, что я без всякой опаски в таком месте, как Третье отделение, стал энергично протестовать.

Нордштрем остановил меня жестом:

— Вы студент. И я был студент Казанского университета. Вы думаете, что я ничего не понимаю?

И, указывая рукой на стену, в глубь здания, он вполголоса воскликнул:

— Но что же вы прикажете делать с тем кадетом?

А тот «кадет» был тогдашний начальник Третьего отделения, генерал Тимашев, впоследствии министр внутренних дел[426].