Просвещать и карать. Функции цензуры в Российской империи середины XIX века

Богатый московский купец умышленно объявляет себя банкротом. Все имение он переводит на имя приказчика, которого считает за честного человека, и выдает за него свою дочь. Приказчик такой же плут, как и хозяин; получив деньги, он предоставляет кредиторам посадить банкрота в яму. Все действующие лица: купец, его дочь, стряпчий, приказчик и сваха — отъявленные мерзавцы. Разговоры грязны; вся пьеса обида для русского купечества[434].

Пересказ пьесы Гедеоновым таков, что ни удобопонятности, ни связности в ней не остается. Во-первых, совершенно неясно, в чем же состоит план Подхалюзина; во-вторых, роль в действии стряпчего, приказчика и свахи остается неясной; в-третьих, мотивировки персонажей остались не прояснены. Комедия превращена в набор не связанных друг с другом эпизодов, единственной целью которого оказывается «обида для русского купечества». Как уже отмечалось выше, изложение Гедеоновым рассматриваемых им пьес вообще часто грешило чрезмерной краткостью, однако для запрета именно такой подход был наиболее желателен. Когда Нордстрем писал свой первый отзыв в 1859 году, он просто повторил этот пересказ, дополнив цензурной историей пьесы. Когда же цензор решил добиться постановки «Своих людей…», ему пришлось создать новый пересказ:

Единственная дочь богатой, но невежественной купеческой четы, получив внешнее полувоспитание, гнушается родителей и глубокое свое к ним презрение, особенно к слабой и потворствующей ей матери, выражает, при всяком случае, самым едким образом и даже наглыми ругательствами. Между тем, девушка горит желанием выйти замуж за человека чиновного или, по крайней мере, благородного. Но у отца свои замыслы. Возбужденный примером нескольких богатых купцов и своекорыстными внушениями стряпчего, из отставных чиновников, и своего приказчика, прикрывающего личиною привязанности самую гнусную бессовестность, он решается объявить себя подложно банкротом, переведя все свое имение на того же приказчика, и выдать за него свою дочь. Последняя сперва противится такому союзу, уничтожающему все ее воздушные замки, — но потом, обольщенная обещаниями жениха угождать всем ее прихотям и особенно освободить ее от ненавистного родительского ига, склоняется и отдает ему свою руку. На этом останавливается 3‐е действие. В 4‐м отец, обвиненный в злостном банкротстве, сидит в тюрьме и предвидит осуждение свое в Сибирь, а дочь с мужем утопают в роскоши — плод богатств, тем же отцом им переданных. Старика ведут мимо их окон, с допроса в судебном месте, и на минуту впускают к дочери. Тут раздирающая сердце сцена: и отец, и мать умоляют новобрачных наддать несколько копеек на рубль, для удовлетворения кредиторов и достижения чрез то мировой сделки, которою могло бы все окончиться. Упорный отказ. Этим сомнительным положением кончается комедия: отец остается за долги в тюрьме и в опасности ссылки, а дочь и муж ее, облагодетельствованный с детства своим тестем, остаются в раздумье, спасти ли несчастного старика небольшим пожертвованием из того значительного достояния, которое он им предоставил[435].

В изложении Нордстрема сюжет пьесы оказывается намного более связным, поступки героев — мотивированными, а не имеющие отношения к пересказу действия персонажи не упоминаются или почти не упоминаются. Очевидно, в таком виде комедия Островского обретает смысл, которому мешает лишь «сомнительное положение» в финале, где зло остается безнаказанным. Именно это положение и устраняется, с точки зрения цензора, внесенными Островским в финал пьесы изменениями. Такими средствами Нордстрем добивался именно эффекта нормализации, соответствия сюжета пьесы и ожиданий потенциального зрителя, который готов увидеть привычное, не отклоняющееся от существующих традиций произведение. Вместо хаотического переплетения отдельных персонажей и эпизодов перед зрителем оказывалось внутренне связное и осмысленное действие.

В новых условиях апелляция автора комедии к публике оказалась значительно более востребованной, чем ранее. В ситуации, когда правительство допускало (хотя бы ограниченное) публичное обсуждение готовящихся реформ, поощряло некоторые формы «гласности» и привлекало представителей общества к принятию государственных решений, активная роль зрителей, которые должны были осудить отрицательного героя, вряд ли могла смутить Нордстрема.