Просвещать и карать. Функции цензуры в Российской империи середины XIX века

Доверительный тон Нордстрема, видимо, был связан с тем, что цензор разговаривал с серьезным литератором. Став известным писателем, Боборыкин начал восприниматься как автор, произведения которого можно оценивать как сложные эстетические конструкции и от которого можно требовать возбуждать интерес к универсальным проблемам. В своем отзыве Нордстрем подчеркивал, что в пьесе исправлены чрезмерно «циничные» места: «уже существующая связь между Скаловым и гувернанткою, родившею уже третьего ребенка, и страдательное положение честной жены и взрослой дочери»[427]. В то же время цензура стала уделять пристальное внимание тому, как у Боборыкина изображены сословные отношения и насколько это может повлиять на публику: так, 16 декабря того же 1861 года цензура запретила его пьесу «Старое зло», в которой «все лица высшего сословия — возмутительные негодяи, и честными людьми являются только жена графа Андрея и Веригин, по происхождению не принадлежащие к высшему дворянству, и, наконец, крепостная девушка Груша» (Дризен; Федяхина, т. 2, с. 324). Нетрудно заметить здесь параллель с мотивировкой, по которой была запрещена «Воспитанница»: пьеса явно могла вызвать сословные противоречия. Совпадают даже отдельные выражения, такие как любимое Нордстремом многозначительное слово «возмутительный». Пьеса Боборыкина все же была разрешена в 1864 году под названием «Большие хоромы». Конечно, автору пришлось снять фрагменты, из‐за которых могли возникнуть противоречия в зрительном зале. По словам Нордстрема, теперь «вместо графского семейства на сцене только помещичье, между членами семейства нет сословного различия и пьеса вообще смягчена…» (Дризен; Федяхина, т. 2, с. 324). Таким образом, отношение цензоров к сословным конфликтам в пьесах было неотделимо от их представлений об эстетической ценности пьес и возможной реакции публики: от известного писателя ожидалась способность преодолеть конфликты между разными жителями империи за счет «естественных» чувств, тогда как к сочинителю пьес для сцены предъявлялись скорее требования не оскорблять базовые нравственные нормы.

4. Цензор против императора: Пересмотр решения о запрете комедии «Свои люди — сочтемся!»

Руководствуясь описанными выше критериями эстетического толка, драматическая цензура пересмотрела свое отношение к комедии «Свои люди — сочтемся!». Ее разрешение для сцены позволяет проанализировать новые отношения, сложившиеся между драматургом и цензурой. Пьеса была дозволена к постановке в конце 1860 года, причем незадолго до этого, в 1859 году, она запрещалась непосредственно руководством III отделения, несмотря на сдержанно положительный отзыв Нордстрема, отметившего:

…комедия эта в новом издании значительно сокращена, грубые выражения отчасти или смягчены, или вовсе уничтожены и что, наконец, одно из главных лиц, зять злостного банкрота, остававшийся в первоначальном издании вне всякой ответственности, подвергается заслуженному им наказанию и этим самым автор устранил тот недостаток, который был ему указан Комитетом…[428]

Разрешение комедии некоторые современники объясняли действиями влиятельных родственников известного критика П. В. Анненкова, ходатайствовавшего о постановке, — вероятно, все того же генерала Н. Н. Анненкова, некогда участвовавшего в запрещении пьесы в качестве председателя Комитета 2 апреля 1848 года[429]. В действительности в разрешении участвовал не только Анненков. Так, И. Ф. Горбунов передавал драматургу слова Нордстрема, утверждавшего, что он готов разрешить пьесу, пока «Тимашева нет»[430]. Видимо, Островский прислушался к этим словам, как видно из письма А. В. Дружинина к Никитенко от 12 мая 1859 года:

…сегодня был у меня А. Н. Островский с следующим для всех нас занимательным известием. Его уведомили, что теперь самое удобное время для пропуска его комедии «Свои люди — сочтемся!», ибо противившийся тому Тимашев уехал за границу, а цензор Нордштрем перестал ее преследовать и даже готов содействовать пропуску. Вследствие этого не найдете ли Вы удобным замолвить слово молодому Адлербергу, поставивши на вид все выгоды, какие приобретет театр от постановки этой пьесы. Островский поручил брату своему Михаилу Николаевичу побывать у Вас и переговорить обо всем в подробностях. И от себя прошу Вас сделать это полезное и похвальное дело[431].