Просвещать и карать. Функции цензуры в Российской империи середины XIX века

Исследователи, вынужденные отталкиваться от скудных документальных свидетельств, не были уверены относительно причин запрета. Советские ученые утверждали, будто основной причиной был «демократический элемент», отмеченный цензором. Другой причиной могло стать вмешательство министра императорского двора В. Ф. Адлерберга, не испытывавшего симпатий к Островскому[502]. Никакого противоречия здесь, впрочем, нет: Адлерберг не только недолюбливал драматурга, но и стремился очистить репертуар императорских театров, которыми он руководил, от сочинений «низкого» вкуса, который вполне можно было ассоциироваться с демократическим началом (см. экскурс 4). Наконец, И. Н. Кубиков выдвинул экстравагантную гипотезу, что Минин в изображении Островского ассоциировался у чиновников с Джузеппе Гарибальди, как раз в это время ведшим активную борьбу за освобождение и объединение Италии[503]. Надо сказать, «Минин» был опубликован на страницах некрасовского «Современника», журнала действительно радикально-демократического и периодически публиковавшего статьи, одобрявшие Гарибальди[504]. Несмотря на это, Кубиков не приводит ни одного примера, подтверждающего, что ассоциация между Мининым и Гарибальди могла появиться в сознании цензоров или министра.

Основная проблема с объяснением Ревякина и других исследователей состоит не в том, что в пьесе Островского они находят демократизм, а в том, что они не объясняют, что имеется в виду под этим словом. Политического демократизма — в смысле призывов к демократии как к форме правления — у Островского, конечно, нет. Более того, сам драматург очень сардонически о нем отзывался в недатированном письме Аполлону Григорьеву, ссылаясь на полное несоответствие такой концепции историческим источникам:

Неуспех «Минина» я предвидел и не боялся этого: теперь овладело всеми вечевое бешенство, и в Минине хотят видеть демагога. Этого ничего не было, и лгать я не согласен. Подняло Россию в то время не земство, а боязнь костела, и Минин видел в земстве не цель, а средство. Он собирал деньги на великое дело, как собирают их на церковное строение. Если Минин — демагог, так демагог и Михаил Романов, который после обращался к земщине за теми же нуждами и в тех же самых словах. Нашим критикам подавай бунтующую земщину; да что же делать, коли негде взять? Теоретикам можно раздувать идейки и врать: у них нет конкретной поверки; а художникам нельзя: перед ними — образы (Островский, т. 11, с. 165).

Если же говорить о демократизме как об интересе к простонародью, то цензоры эпохи реформ далеко не всегда относились к нему негативно (см., например, предыдущие две главы).

В этой главе мы рассмотрим причины цензурного запрета, наложенного на пьесу Островского. В первом разделе мы продемонстрируем, что уже в николаевскую эпоху образ Минина часто связывался с вниманием к региональному многообразию империи и к сложной проблеме взаимодействия этих регионов с центром. Второй раздел будет посвящен тому, как в обстановке реформ эти вопросы оказались еще более злободневными и — на взгляд цензоров — опасными. Именно они, как представляется, и могли привести к запрету исторической хроники.

1. Демократизм и регионализм в николаевскую эпоху: Пьесы о Минине 1830–1840‐х годов

Чтобы прояснить, какого же рода «демократизм» мог встревожить руководство цензурного ведомства, нужно предварительно охарактеризовать политическое значение истории Минина и Пожарского для эпохи Островского. Уже в начале XIX века «эти фигуры и эти события заняли доминирующее положение в национальном историческом пантеоне»[505]. Обращение к ним позволяло создать мифологическую картину создания российского государства в современном виде. Популярное историческое изложение этого эпизода выглядело так:

Состав нижегородского ополчения отличался и целью, и основанием от войск, собранных Ляпуновым: воевода рязанский созывал дружины без разбора, русские, казацкие, польские, и хотел, очистив Москву от поляков, провозгласить царем шведского принца, полагая, что только иноземец державного племени мог властвовать в России, и что всякой другой будет снова жертвой зависти и крамолы, подобно Годунову и Шуйскому. Минин, напротив того, решился возвести на престол кого Бог даст, кого изберет вся Русская земля, и для этой цели созвал под знамена Пожарского одних истинных сынов отечества, отвергая всякую помощь иноземную. <…> К концу 1612 года Москва и вся средняя Россия торжествовала свое спасение[506].