Просвещать и карать. Функции цензуры в Российской империи середины XIX века

По сути, здесь вновь повторяется упрек в неспособности комитета конкурировать с прессой: если журналисты могут руководствоваться собственным вкусом и мнением публики, то Фролов, например, зависит от Краевского, в чьих изданиях сотрудничает, а артисты театров зависят от высокопоставленного чиновника дирекции Федорова. Вскоре «Русский мир» вновь обратился к деятельности комитета, прямо требуя его публичной критики: «Впрочем, кто знает, может быть, постоянные гласные укоры и обратят его наконец на путь истины, как обратили отчасти репертуарное управление»[583].

Наконец, ответило Театрину и «Время», автор которого подписался «Ч. комитетский», явно намекая на свою тесную связь с этой организацией (судя по содержанию, имелось в виду, что он исполнял при комитете обязанности чтеца). Критик вновь акцентировал мысль о значении Островского и неизвестности членов комитета:

Хлопочите, просите г. Островского; пишите к нему: он талантливый писатель, оказавший уже много услуг нашему театру. <…> А вы? вы кто? Какие ваши заслуги? И вы хотите, чтоб талант вам кланялся, вас упрашивал, не оставьте-де меня вашим покровительством! Нет-с! вы ему поклонитесь, вы ищите его вниманья, если только вам дорога русская сцена, если только вы для театра, а не театр для вас[584].

Как и прочие журналы, «Время» требовало от комитета способствовать воспитанию публики: «Вкус публики неразвит, восхищается всяким вздором, а вы употребляете все ваши усилия для того, чтоб еще более исказить этот вкус, поблажая (так!) его неразвитости»[585]. Наконец, в статье содержатся упреки в адрес комитета в пристрастии к пьесам Федорова и сознательной дискредитации пьес, которые подчас читаются по частям с многонедельными перерывами. В общем, вывод из статьи был сформулирован достаточно четко — комитет, который мог бы защищать драматургов от цензуры, изменил своей цели: «…комитет должен быть первым заступником и ходатаем наших лучших драматических писателей перед судом цензуры. В этом случае комитету и подонкихотничать не мешало бы»[586]. Горбунов не сделал вывода о прямом сходстве между двумя этими ведомствами — его сделает, как мы увидим далее, сам Островский.

Прося Островского дать «Женитьбу Бальзаминова» в свой бенефис, Ф. А. Бурдин прямо писал о влиянии прессы: «…теперь, когда отлупили Комитет, он, может быть, ее (пьесу. — К. З.) и пропустит»[587]. Надеясь на эффект, который произведут публикации в прессе, Бурдин 10 ноября обратился к председателю комитета Юркевичу:

Прилагая при сем для моего бенефиса пьесу соч. А. Н. Островского «За чем пойдешь, то и найдешь», имею честь покорнейше просить Вас снова рассмотреть ее, так как она читалась в первый раз не в полном присутствии всех гг. Членов Комитета и, может быть, от этого не была одобрена; а Вашему Превосходительству известно, что комедия А. А. Потехина «Мишура», в подобных же обстоятельствах, сначала была не одобрена, а потом разрешена[588].

Надежды Бурдина оправдались. В следующем письме артист уточнил: «Ура! Ты возвращен Театру и нам! Сию минуту получил известие: пиэса „Женитьба Бальзаминова“ — одобрена Комитетом! Краевский уехал зеленый как малахит! <…> Комитет отлуплен в „Гудке“»[589].

Официально причины, которыми руководствовался комитет при пересмотре своего решения, вовсе не были связаны с критикой. В журнале заседаний за 17 ноября 1862 года они были сформулированы следующим образом:

…по распоряжению театрального начальства русский репертуар разделен между двумя сценами: Мариинской и Александринской, на которой преимущественно предположено давать пьесы, удовлетворяющие вкусу менее взыскательной части публики. Принимая это в соображение и имея в виду бедность репертуара Александринской сцены, Комитет, хотя и не признаёт большого литературного и сценического достоинства в пьесе г. Островского, но как имя автора приобрело известность и, следовательно, отвечает за свое произведение, то Комитет большинством шести голосов против четырех и решается допустить комедию «За чем пойдешь, то и найдешь» к представлению на Александринском театре[590].

Как видим, аргументация здесь не противоречит позиции Театрина, высказанной ранее: пьеса вовсе не подходит для «образованной части публики», однако новое устройство театров позволяет учесть интересы и публики «менее взыскательной», не оскорбляя при этом других зрителей[591]. Вопросы, впрочем, вызывает вторая половина решения: комитет не упомянул, в чьих глазах «приобрело известность» имя Островского — знает ли о нем «взыскательный» или «невзыскательный» зритель, читатель журналов и газет или печатающийся в этих изданиях критик?

Исследователи, как и современники, обсуждали разные причины, по которым комитет мог пересмотреть свое решение: многочисленные жалобы Островского, пользовавшегося своими связями в литературных и театральных кругах, или скандал в прессе, почти единодушно выступившей в защиту драматурга. И. Г. Ямпольский полагал, что причиной послужило мнение критиков: