Просвещать и карать. Функции цензуры в Российской империи середины XIX века

Современная Гончарову критика, конечно, не могла прямо обсуждать службу писателя в цензуре и связывать ее с «Обрывом». Напротив, советские исследователи делали это постоянно и с большим удовольствием, однако редко вдавались в подробности[292]. С их точки зрения, критика «нигилизма» в романе и в цензорских отзывах в целом велась с одних позиций, и никаких противоречий здесь не возникало. У многих авторов суждения Гончарова-цензора часто привлекаются для характеристики позиции Гончарова-романиста[293]. В работах последних лет эта тенденция по преимуществу поддерживается, правда подчас с одобрительной оценкой гончаровских мнений: «Так воспринимал идеи „крайнего материализма“ автор „Обрыва“ (и он зачастую был недалек от истины) и из этого восприятия исходил в своих цензорских суждениях» (Котельников, с. 443). Отдельной областью оказались поиски источников «Обрыва» в цензорских документах Гончарова. Так, Л. С. Гейро утверждала, что на замысел «Обрыва» повлияло знакомство Гончарова со статьями Писарева, особенно посвященными Чернышевскому[294]. С. Н. Гуськов показал, что Гончаров пользовался фрагментами из романа Эркмана-Шатриана «Воспоминания пролетария», который он цензуровал, а также своими познаниями в области законодательства относительно распространения книг[295].

Мы попытаемся поставить под сомнение сложившийся и негласно разделяемый большинством исследователей взгляд на то, что Гончаров как автор «Обрыва» и Гончаров как цензор, по сути, критиковал нигилизм со схожих позиций. Напротив, писатель, как кажется, пытался в романе воплотить те возможности публичной критики «нигилизма», которые не могли найти места в его цензорской деятельности[296]. Отталкивание от роли цензора, однако, не означает независимости от нее: как кажется, опыт цензорской службы оказал на поэтику романа сильное влияние именно как негативный пример. Недовольный своей политической ролью как агента правительства, Гончаров создал уникальный роман, соединяющий открытую полемичность по отношению к политическим и литературным оппонентам автора с подчеркнутым отказом от прямого, «внеэстетического» высказывания.

В предыдущей главе речь шла о том, что Гончаров считал оптимальным способом противостояния политическим и литературным оппонентам публичную критику и судебные разбирательства, тогда как прямолинейную пропаганду и административное вмешательство он не поддерживал. В этой главе мы покажем, что эти его взгляды и беспокоившие цензора проблемы отразились в «Обрыве». В первом разделе разбирается сама романная форма, которую Гончаров пытался превратить в орудие публичной критики «нигилистов». Второй раздел будет посвящен своеобразному литературному «суду» над «отрицателем» Марком Волоховым, который тесно связан с изображением в романе эротических сцен — традиционным предметом беспокойства цензоров.

1. Реконструкция эстетики: Романная форма как политическая полемика

В статье «Лучше поздно, чем никогда» (1879) Гончаров полемизировал с «новыми реалистами», которых считал противниками настоящего искусства:

Они, сколько можно понять, кажется, претендуют на те же приемы и пути, какими исследует природу и идет к истине наука, и отрицают в художественных поисках правды такие пособия, как типичность, юмор, отрицают всякие идеалы, не признают нужную фантазию и т. д.[297]

Как мы видели в главе 3, Гончаров считал цензурные репрессии против своих литературных и политических оппонентов менее эффективным средством, чем справедливую критику. Позиция самого Гончарова в публичной сфере была во многом дискредитирована его сотрудничеством с цензурой, однако для такой критики могли подойти не только его прямые высказывания, но и «художественные поиски правды», которые, по мнению Гончарова, его оппонентами отрицались. В этом разделе мы рассмотрим, каким образом писатель использовал романную форму, чтобы дискредитировать представления своих оппонентов об искусстве.