Просветительские идеи и революционный процесс в Северной Америке

Вопрос о том, как сами регуляторы отнеслись к вигам, остается открытым. Статистика, приводимая Фурсенко, указывает, что большинство их участвовало в Войне за независимость на стороне вигов; однако Г. Зинн предполагает, что по большей части они оставались нейтральными[473]. Так или иначе, подпись одного из участников восстания, Уильяма Фью, красуется под федеральной Конституцией 1787 г. (Один из его братьев был повешен за участие в восстании регуляторов; его семья после сражения при Аламансе была вынуждена бежать в Джорджию.)

Нейл Йорк, исследуя риторику массачусетских предреволюционных газет, приходит к выводу, что через язык протеста патриоты формировали революционную ментальность еще до того, как осознали себя революционерами[474]. Опыт чужих протестов явно сыграл здесь немалую роль.

Сопротивление угнетению, будь то в Сент-Дордж-Филдс, на Корсике или в Северной Каролине, осмысливалось в рамках двух парадигм, которые условно можно обозначить как чисто просвещенческую и классическую республиканскую. Такое разделение, впрочем, будет несколько искусственным. В сознании американских вигов эти два комплекса идей постоянно смешивались. Тем не менее, для различения источников политической мысли Американской революции такое разграничение полезно.

В рамках классической республиканской парадигмы восстание против тирана воспринималось как добродетель. Важным элементом республиканской этики было сопротивление угнетению, воспринятое как безусловный этический императив. Дж. Адамс ссылался на свержение монархии в Риме для оправдания революции: «Разве римляне не выиграли благодаря сопротивлению Тарквиниям? Без этого сопротивления и свободы, установленной с его помощью, разве существовали бы великие римские ораторы, поэты и историки, великие учителя человечности и вежливости, гордость человеческой природы, слава и украшение человечества?»[475] Постоянная готовность к борьбе за свободу считалась частью нормальной ментальности республиканца, даже в относительно спокойные периоды. Таким образом, апелляция к ценностям и нормам античности превращалась в актуальный политический лозунг, в средство мобилизации масс. Отказ от борьбы за свободу в глазах вигов ни при каких обстоятельствах не мог быть оправдан и заслуживал самого сурового осуждения. Дж. Адамс был убежден: если американцы смирятся с претензиями английского парламента, то «несмываемый, бесконечный позор, нищета, бесславие будут их уделом на все времена»[476]. Понятие борьбы за свободу, революции в XVIII в. было тесно связано с понятием добродетели. Революция мыслилась не только как уничтожение тирании во имя свободы, но и как борьба с пороком и торжество добродетели.

В рамках чисто просвещенческих представлений борьба с тиранией была неотъемлемым правом. «Право на самозащиту основано на естественной справедливости и обычном праве», — напоминала «Boston Gazette»[477]. Та же мысль повторялась в резолюциях многочисленных митингов. Вот как рассуждали, например, фригольдеры городка Дэнверс (Массачусетс): «Когда правительство становится тираническим и угнетающим, наш долг перед самими собой и нашим потомством — использовать все законные методы, чтобы остановить его, пока оно не лишило подданных всех драгоценных привилегий»[478]. Теоретизируя, виги прибегали к этимологии слова rebellion (мятеж), возводя его к латинскому re-bellare (возвращаться к состоянию войны)[479]. Такое возвращение к состоянию войны могло произойти в результате расторжения общественного договора. Происходило же это отнюдь не из-за действий вигов (так, по крайней мере, считали они сами). Условия общественного договора нарушали не они, а власти метрополии, пытаясь силой принудить колонистов к повиновению. С. Адамс рассуждал, ссылаясь на Локка: «Тот, кто использует силу против народа, не имея на то права и вопреки доверию, оказанному ему, находится в состоянии войны с народом»[480].

Пассивное повиновение (passive obedience) виги решительно сдали в архив вместе с божественным правом королей. Вот что прозвучало на митинге жителей городка Холден, 26 января 1773: «Если бы устаревшая доктрина пассивного повиновения и непротивления сейчас возродилась… трон содрогнулся бы до основания»[481]. И если король и парламент представали в вигской пропаганде мятежниками, то сами виги (по крайней мере, в собственных глазах) ни в коем случае таковыми не являлись. «Нельзя назвать мятежом, когда народ пытается предотвратить разрушение конституции и законов», — убеждала «Boston Gazette»[482]. Дж. Куинси уверенно заявлял: «Назовите меня мятежным поджигателем, человеком без собственности, который не ставит своей целью ничего, кроме революции в государстве, чтобы обогатить себя за счет других, я посмеюсь над бессмысленной бранью»[483].

Остается проследить, как именно представляли себе сопротивление угнетению в колониях.