Просветительские идеи и революционный процесс в Северной Америке

В 1767–1768 гг. в речи американцев начинает мелькать примечательное французское выражение dernier resort (последнее прибежище). На тот момент под «прибежищем» подразумевалось милосердие Георга III. Некий «Монитор» предлагал «посылать королю новые и новые петиции, как мы обычно воссылаем молитвы Богу, не прекращая, пока он нас не услышит»[495]. Собственно говоря, именно к такой тактике виги и прибегали на протяжении ряда лет. Петиции подкреплялись экономическим давлением на метрополию — соглашениями о бойкоте импорта, о которых речь пойдет ниже. Один из авторов «Boston Gazette» призывал: «Вступайте искренне и твердо в подобную ассоциацию. Свяжите себя клятвой не только соблюдать ее лично, но и обеспечивать ее исполнение всеми. Если вы это сделаете, и адские акты не отправятся к дьяволу меньше, чем за восемь месяцев, я согласен быть обвалянным в дегте и перьях, а потом быть повешенным на древе свободы»[496].

Впрочем, к 1774 г., когда это было написано, настроения уже переменились. В 1773–1774 гг. в ходу была все та же фраза «dernier resort», но в нее вкладывался совершенно иной смысл. «Последним прибежищем» вигам казалась война с метрополией. Неоклассические образы тираноубийц легко возникали на страницах памфлетов и газет. «New York Journal» взывала к теням Брута и Кассия[497]. «Boston Gazette» возглашала: «Братья, снесите все, даже ужасы гражданской войны, но не покоритесь»[498]. Американские колонии приближались к порогу Войны за независимость.

Но вернемся к тактике бойкота. После принятия Актов Тауншенда она казалась очевидным ответом на политику метрополии. Тон задавал Бостон. 1 августа 1768 г. 60 торговцев из этого города подписали соглашение отказаться от импорта товаров, в особенности тех, которые согласно новому законодательству облагались налогами (чай, стекло, бумага). Их примеру последовали торговцы из Филадельфии, Нью-Йорка, Чарльстона, виргинцы, коннектикутцы. По сравнению с аналогичными соглашениями 1765–1766 гг. тактика бойкотов заметно видоизменилась. Американцы явно не рассчитывали на скорый успех. Соответственно, соглашения сопровождались разнообразными оговорками. Бостонцы допускали продолжение ввоза соли, угля, рыболовных крючков и лесок. Южнокаролинцы делали исключение для ряда дешевых тканей, оснабрюка (грубая льняная ткань), лекарств, сельскохозяйственных орудий, гвоздей, оружия, соли, угля, селитры и точильного камня[499]. Зато иногда в подобных соглашениях возникали идеи «моральной экономики» и гражданской добродетели. Так, торговцы Нью-Хэйвена включали в свое соглашение о запрете импорта также обязательство не повышать цены на товары[500]. В Южной Каролине было принято решение с энтузиазмом приняться за работу по выработке одежды для себя и для своих рабов (впрочем, как будет ясно из дальнейшего изложения, плантаторы едва ли собирались лично взяться за прялку и ткацкий станок). Заодно южнокаролинцы отказывались от «всех видов траура» как разорительного обычая, призванного скорее продемонстрировать роскошь, чем скорбь[501].

Новшеством было введение контроля за поведением торговцев. В обиход вошли термины «импортеры» и «неимпортеры». «Чернейшим преступлением считается продолжать торговые отношения с метрополией или отказаться вступить в их соглашения о запрете импорта», — сетовал автор лоялистского памфлета[502]. Для выявления нарушителей создавались комитеты бдительности, наблюдательные комитеты и тому подобные организации. Разоблаченные «импортеры» должны были подвергаться общественному осуждению. Например, в июле 1769 на митинге бостонских торговцев было принято решение публиковать имена нарушителей, продававших импортные товары вопреки соглашению. Причем предполагаемое наказание распространялось не только на подписавших соглашение, но и вообще на всех коммерсантов Массачусетса[503]. В августе того же года, видимо, впервые, в газетах были напечатаны имена «импортеров». Список имен был опубликован без каких-либо комментариев или призывов к бойкоту нарушителей[504]. Впоследствии такие публикации стали регулярными.