Просветительские идеи и революционный процесс в Северной Америке

Что еще важнее, именно pactum associationis зафиксирован в конституциях Американской революции, выливаясь в развернутую теорию народного суверенитета. В конституции Массачусетса был четко обозначен субъект договора («Мы, народ Массачусетса»), и сама договорная теория была выражена эксплицитно: «Политическое тело образуется добровольным объединением индивидов: это общественный договор, по которому весь народ заключает договор с каждым гражданином, а каждый гражданин — со всем народом, что все будут управляться определенными законами для общего блага. Таким образом, при составлении конституции правительства долг народа состоит в том, чтобы обеспечить справедливый способ принятия законов, а также их беспристрастное толкование и добросовестное исполнение; чтобы каждый человек всегда мог найти в них свою безопасность» (преамбула[598]). Реальным выражением приведенной формулы был состоявшийся в штате референдум, на котором и была одобрена данная конституция. Следует ли предполагать здесь прямое влияние Руссо на американских вигов? Вполне возможно, ведь, как будет видно из дальнейшего изложения, это не единственная типично руссоистская мысль, легшая в основу раннего американского конституционализма.

Немалое значение придавалось цели, с которой заключается общественный договор и к которой, соответственно, должно стремиться правительство. В мэрилендской декларации прав заявлялось, что «всякое законное правление исходит от народа, основано только на договоре и учреждается исключительно для блага всего народа» (ст. I).

Благо народа, «общее благо» (common good, bien commun) — именно так в просвещенческой культуре традиционно определялась цель конституции[599]. Здесь солидарны все просветители. Руссо писал: «Верховная власть, однако, у которой нет иной цели, кроме как общее благо, не может иметь иных пределов, как правильно понимаемая общественная польза»[600]. В наше время эта идея связывается с руссоизмом, и либеральные критики Руссо противопоставляют ее идее прав индивида[601]. Но об общем благе писали, в числе прочих, Локк и Т. Гоббс. По мнению Локка, законодательная власть (самая сильная в его схеме разделения властей) «в своих самых крайних пределах ограничена общественным благом»[602]. По мнению Гоббса, «никакой король не может быть ни богат, ни славен, ни находиться в безопасности, если его подданные бедны, презираемы или слишком слабы»[603]. При этом у трех философов дается три разных понимания того, что, собственно есть общее благо. У Локка цель создания государства — охрана частной собственности. Для Руссо общее благо — свобода и равенство, для Гоббса — только безопасность.

Общее благо как цель создания правительства зафиксировано во многих конституциях штатов. Виргинская декларация прав провозглашала: «Это правительство учреждается или должно быть учреждено для общего блага, защиты и безопасности народа, нации или сообщества» (ст. III). Та же формула почти дословно повторялась в декларациях прав Пенсильвании (ст. V) и Вермонта (ст. VI). Декларация прав Массачусетса противопоставляла республиканское правление, ориентированное на общее благо, и монархию, где правительство учреждается «для выгоды, чести или частных интересов какого-либо одного человека, семьи или класса людей» (ст. VII).

Что при этом понималось под общим благом? В колониальной политической мысли соответствующие теории были близки к гоббсовским. Так, основатель Род-Айленда Р. Уильямс понимал цель гражданского правления как «общее благо», а под «общим благом» подразумевал безопасность людей, включая их тела и достояния[604]. В XVIII в. этот момент был связан с представлениями о том, как именно происходит выход из естественного состояния и почему образуется государство. По мнению американских вигов, причиной, побуждающей людей к образованию государства, являлся некий смягченный вариант гоббсовской «войны всех против всех»: в естественном состоянии индивид, его права и его собственность не защищены законом и, следовательно, уязвимы для покушений со стороны более сильных соседей. Об этом писал Н. Уэбстер: «В естественном состоянии, когда каждый индивид имеет права и не имеет никакой власти, кроме своей собственной силы защищать их, его личность постоянно подвергается злоупотреблениям, а его собственность — посягательствам более могущественного соседа. Отсюда вытекает происхождение общественного договора, который, выраженный или подразумеваемый, является основой всякого гражданского правления. Этот договор есть не что иное, как объединение всех членов сообщества, посредством которого каждый индивид ради своей собственной безопасности соглашается подчиняться общему голосу»[605].