Просветленные не берут кредитов

— Хотя нет, не останемся, — тут брат Пон с сожалением вздохнул. — Не выйдет. Наверняка у тебя есть дела, да?

И он поглядел на меня вопросительно.

Я отчаянно закивал.

— Ладно, не бойся, шучу, — сказал монах уже серьезно. — Сегодня ночью уйдем. Немножко удачи мон оставим, чтобы не расстраивались, и отправимся дальше.

Облегчение накрыло меня с такой силой, что я даже вспотел.

— А по поводу того, как тебя штормит, — не переживай, — брат Пон, как обычно, видел, что со мной творится. — Ты утерял привычные точки опоры, лишился стен, державших конструкцию твоего сознания, и поэтому эмоции некоторое время будут кидать тебя, как буря лодку. Главное — не пытайся их давить, гнать, просто наблюдай, созерцай.

Этот совет я вспомнил за день не раз и не два, поскольку раздражение и даже злость посещали меня регулярно, накатывая словно настоящие волны, колючие и обжигающие.

Брат Пон разбудил меня, тронув за плечо, и я заморгал, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь во тьме.

— Время, — прошептал монах.

Я проспал всего пару часов и поэтому ощущал себя одеревеневшим, недавняя легкость исчезла без следа. Двигался с трудом, как очнувшийся после зимней спячки медведь, а веки тянуло вниз с неимоверной силой.

— Нас караулят снаружи, — сказал брат Пон, когда я все же сумел подняться. — Поэтому уйти просто так не выйдет.

У меня мелькнула дикая мысль, что мы станем прорываться с боем.

— В качестве удачи мы оставим им вот это, — монах показал мне две вырезанные из дерева фигурки, над которыми он корпел большую часть дня: сидящие в позе лотоса лысые человечки, один напоминает моего наставника, другой — меня.

— Ну а сами незаметно выскользнем, — добавил брат Пон. — Бесшумно, бесследно. Ты на подобное не способен…

Обида кольнула подобно острому ножу.

— В обычном состоянии, — продолжил он. — А вот в состоянии Пустоты… Действуй. Чтобы внутри тебя не осталось хлама, что грохочет сильнее поезда, никаких глупых мыслей или желаний, а только безмолвие.

Я поскреб подбородок, думая о том, что вряд ли смогу вызвать подобное по заказу!

Неужели нет другого способа?

— Можешь воспринимать это как экзамен, — сказал брат Пон. — Справишься — уйдем. Нет — застрянем тут.

Я глубоко вздохнул, пытаясь отогнать сонливость, а потом уселся прямо на пол.

Надо забыть, что я хочу убраться из этой деревни, выкинуть из сознания все мысли о тех обстоятельствах, в которых я нахожусь, отстраниться от себя, от накатанных дорог сознания…

Поначалу у меня не вышло ничего, я даже не сумел уйти от раздражения.

— Отставь усилия, — посоветовал монах. — Ты же знаешь, что все получается легко. Или не получается вовсе.

Эти слова что-то сдвинули у меня в голове, я будто проснулся окончательно.

Делать все как обычно, но при этом не соотносить действия с собственным «я»?

Что может быть проще?

Граница между мной и окружающим миром растворилась, темнота и само строение, внутри которого мы находились, сделались частью меня, а эмоции словно ушли наружу… я даже вроде ощутил находящихся за стенами людей: один расположился прямо за дверью, другой чуть правее, меж двух хижин.

В этот момент у меня не было ни сомнений, ни тревог, я без слов знал, как нужно действовать.

— Пошли, — сказал брат Пон, и я поднялся.

Восприятие мое как бы растроилось, я существовал одновременно в обычном мире, внутри мягко вращавшегося туннеля из пятнышек-дхарм и осознавал себя обособленным сознанием, из которого все остальное появилось, обращенным на самого себя, вообще не заинтересованным в каких-то периферийных явлениях вроде материальных предметов, меж коих мы двигались.

Спящая деревня, люди в ней, лес и горы вокруг выглядели не более чем полупрозрачной иллюзией, призрачным пейзажем, столь же хрупким, как утренний туман над рекой.

Я струился через него без усилий, свободно, точно поток воды.

Краем глаза заметил парня, что дремал, прислонившись к стене одной из хижин.

В какой-то момент он вздрогнул, открыл глаза и принялся озираться, явно не понимая, что его разбудило, но потом снова заснул. Вторым сторожем оказался пожилой, коренастый мужик, но и он нас проворонил, даже не посмотрел в нашу сторону.

— Люди в первую очередь реагируют на тот шум, что ты носишь внутри себя, — сказал брат Пон, когда последний дом остался позади и мы углубились в заросли. — Только потом обращают внимание на шаги и все прочее.

Я не сразу вспомнил, как именно произвести то телесное движение, что именуется кивком, а когда вспомнил, то решил, что можно обойтись и без него — и так ясно, что я согласен, и ни к чему нарушать внутреннее молчание подобным жестом.

Лес был погружен во мрак, луна еще не взошла, но я шагал за монахом так уверенно, словно видел все как днем. Ветви будто отодвигались, давая дорогу, кочки втягивались, а ямы зарастали прямо перед нами, и тропка вела точно в ту сторону, куда нужно.

Рассвет мы встретили на ногах.