Просветленные не берут кредитов

Я к этому времени более-менее вернулся в обычное человеческое состояние, но совершенно не устал. Солнце выползло из-за горизонта, когда мы очутились на очередном перевале, брызнуло в глаза ярким светом, и вскоре стало ясно, что гор впереди нет, только уходящая за горизонт, погруженная в дымку равнина.

Неужели все, теперь только спуск?

А далеко на горизонте угадывается что-то похожее на столбы линии электропередач?

Признаки той самой цивилизации, с которой я давненько не сталкивался.

— Скоро остановимся и поедим, — сказал брат Пон, внимательно разглядывая меня. — Если захочешь о чем-нибудь спросить — спросишь, если нет — то я сильно удивлюсь и решу, что перегнул палку.

Привал устроили у подножия огромного старого баньяна, меж выпирающих из земли корней толщиной с бедро спринтера.

После того как с завтраком оказалось покончено, монах посмотрел на меня, многозначительно задрав брови. Я еще раз поскреб по мысленным сусекам, пытаясь уловить за хвост хоть один стоящий вопрос.

— Так что, мне так теперь и придется остаток жизни проходить в состоянии Пустоты?

— Нет.

— А как же тогда?

— Иначе, — брат Пон пошевелил пальцами, словно выдергивая из воздуха нужные слова. — Опустошение твоего сознания от ложных концепций, цветших там пышным цветом, — необходимый и обязательный этап, но это не значит, что на нем надо остановиться. Вспомни притчу о плоте, которую я тебе рассказывал еще в Тхам Пу. Вспомни фразу одного из древних, что сказал: «Понять пустоту всех ложных воззрений — единственный способ освободиться от них, но если и после этого люди продолжат цепляться за Пустоту, то их можно назвать неисправимыми».

— Но как же так?.. — пролепетал я.

Сознание-сокровищница нереальна, Пустота — всего лишь учебный прием!

Что же тогда вообще существует?

Нирвана, о которой нельзя сказать ни слова?

— Давай вернемся к началу, — сказал брат Пон примирительно. — Вот он, мир, — монах повел рукой, указывая на баньян, на сидящую на ветке птицу вроде сокола, только совсем крошечную, на джунгли вокруг. — Все это не существует. Только не в том смысле, что ничего вообще нет, а в том, что созданная твоими органами чувств картинка нереальна. О том, что лежит за пеленой из образов, мы судить не в силах.

— Но там же что-то есть? — спросил я с надеждой.

— Почти наверняка. Некие неразумные сущности и другие сознания — определенно. Один мудрец потратил жизнь, чтобы написать трактат, озаглавленный «О доказательстве наличия чужой одушевленности», и его книга вошла в канон.

Брат Пон сделал паузу, давая мне осмыслить сказанное, затем продолжил:

— Того «я», которое воспринимает этот мир, на самом деле тоже нет. Фикция, имя, иллюзия… Но вот само восприятие — оно реально, с ним мы и работаем, им мы и являемся, хотя в чем-то оно не менее фальшиво, чем все остальное… Понимаешь?

Нет, я не понимал.

Если все вообще нереально, то ради чего пахать, менять себя?

В чем состоит свобода, в знании того, что вокруг — натянутая на Пустоту обманка?

Не в первый раз я ощутил себя на краю пропасти, совершенно сбитым с толку, без опоры под ногами. Возникло желание заорать во весь голос, потребовать объяснений, даже броситься на брата Пона с кулаками, чтобы он перестал запутывать меня таким образом!

Последнее испугало меня самого.

— Ничего-ничего, не дави его, — с улыбкой сказал монах, угадавший мои намерения. — Пусть вылезает… Рано или поздно эта твоя ненависть выгорит, не останется ничего. Трясет тебя здорово, но это корчи умирающего в муках старого сознания, содрогания распадающейся клетки из оппозиций. Если не цепляться за нее, все пройдет нормально.

Но в этот момент я ему не поверил.