Просветленные не ходят на работу

— Ты же приехал не просто так, — продолжил монах, изучая меня пронзительными черными глазами, в которых мерцали искорки. — Говори, какая нужда привела тебя сюда.

— Вы мне поможете? — спросил я. — Вы тогда… помню… ну, про опасность… полнота еще… и у меня все пошло… ну, наперекосяк… везде, и в личной, и в бизнесе… везде, короче…

Сам понимал, что говорю бессвязно, но язык мой, обычно послушный, в этот раз подводит хозяина.

И неудивительно!

Последние месяцы выдались адски тяжелыми, ведь рухнуло то, что казалось вечным раем, стало ясно, что стабильность и благополучие — всего лишь хрупкая иллюзия, построенная на самообмане.

— Страхи, неуверенность, тревоги, надежды, раздражение на то, что идет не так, — полный ворох тех глупостей, которыми наполняет свою жизнь обычный человек, — сказал брат Пон со смешком. — Я могу изменить твою жизнь, но для этого ты должен перестать быть просто гостем.

— То есть?

— Тебе придется остаться здесь. Провести у нас месяц-другой.

— Но я не могу! — воскликнул я. — У меня дела! Я обещал! И вообще…

— Да, ты набит под горлышко разным мусором, — брат Пон более не улыбался, он смотрел на меня почти свирепо. — И этот мусор, который ты принимаешь за сокровища, удушит тебя, превратит твою жизнь в пытку… Чего ты ждал от меня? Мгновенного чуда? Заклинаний?

— Ну, я не знаю… — я смешался.

Впервые задумался, чего я на самом деле хотел от визита в окрестности Нонгкхая — наставления, скорее всего, как мне направить жизнь в нужное русло, действенных молитв или, может быть, каких-то особых буддийских ритуалов, которые помогут мне выбраться из жизненной ямы… не просто так, а в обмен на щедрое подношение.

— Денег твоих мне не надо, — сказал брат Пон, и я вздрогнул.

Он что, читает мысли?

— Возможность ступить на путь к свободе дается один раз в жизни, — продолжил монах, и его голос прозвучал настойчиво. — Ты должен решить до завтрашнего утра, остаешься или нет. Второго шанса ты не получишь. Даже если ты найдешь дорогу к вату, то меня здесь уже не будет.

— То есть как? Вы уедете? Или откажетесь со мной говорить?

Брат Пон не обратил на вопросы внимания.

— Но если ты согласишься принять меня в качестве наставника, пути назад не будет. Отпущу я тебя только тогда, когда сочту нужным, и любой мой приказ станет для тебя законом.

— Но… — попытался возразить я, дать выход поднимающемуся в душе возмущению: грязный хиппи, облачившийся в монашеское одеяние, хочет сделать из меня посмешище, ручную обезьянку?

Брат Пон наклонился и взял меня за запястье.

И вновь, как на автостанции, меня тряхнуло, словно через мускулы пробежал слабый разряд тока. В этот раз я осознал, что мне нравится это ощущение, что на миг я ощутил необыкновенную легкость в теле и голове, будто сбросил груз, который, сам того не замечая, таскаю на себе постоянно.

— Нет времени на споры, — сказал брат Пон. — Лишь на то, чтобы принять решение. Пустота вызывает в тебе отклик, и это значит, что ты небезнадежен. Гуляй где хочешь. Размышляй. Завтра на рассвете мне нужен ответ. Ты уходишь совсем либо ты мой ученик.

Он легко поднялся и утопал прочь, оставив меня, онемевшего, в плену мучительных сомнений.

— Что это? — осведомился я, разглядывая аккуратный сверток бурой ткани, поверх которого стояли плетеные сандалии.

Брат Пон вручил мне это все с крайне торжественным видом.

— Твоя одежда. Антаравасака и все прочее.

— Так вы все же хотите сделать меня монахом? — я сдвинул сандалии в сторону и обнаружил, что сверток состоит из нескольких кусков ткани разного размера, формы и оттенка.

— Ни в коем случае. Но на послушника ты походить должен. Иначе будут вопросы — кто ты такой и что здесь делаешь.

— Но кто их будет задавать?

— Не в такой уж глуши находится наш ват, — брат Пон покачал головой. — Переодевайся.

— Но… вы же не хотите, чтобы я поверил в Будду и все такое? — спросил я с беспокойством.

Откровенно говоря, не хотелось вылезать из привычных шорт и рубахи, облачаться непонятно во что. Кроме того, терзало подозрение, что, поддавшись на уговоры, я предам религию предков, хотя я в церковь не ходил ни разу в жизни, да и родители там не бывали.

— Меня не интересует, во что ты веришь. Меня волнует, о чем ты думаешь и что делаешь.

— Но вера горами двигает!

— Настоящая — да. Только часто ли ты ее встречал?

Я пожал плечами.

Ну да, я знал православных, которые блюдут пост, держат дома иконы и ходят на исповедь, но способны ради прибыли в сто рублей удавить ближнего. Видел мусульман, цитирующих по памяти Коран на арабском, но пьющих по-черному, сталкивался с типами, что гордо рассуждали о своей духовности, но бегали за каждой юбкой, попавшейся им на глаза.

Верил ли кто из моих знакомых искренне? Не знаю…

— То, что называет верой обычный человек, на самом деле нелепое скопление предрассудков. Дурацкая привычка, способ описывать себя, картинка, одна из граней иллюзии. Давай, переодевайся… ты же согласился остаться, а значит, должен исполнять мои приказы, — добавил брат Пон с улыбкой.

На это возразить было нечего, и я потянул с себя рубаху.