Просветленные не ходят на работу

— Мне не нужно слепое подчинение, — продолжил монах, наблюдая, как я разоблачаюсь. — Смысл каждого действия будет тебе объяснен, только иногда не сразу. Сегодня ты должен отказаться от всего, что принес с собой, от того, что символизирует старую жизнь.

— От всего? — спросил я, чувствуя, как в душе закопошились когтистые подозрения.

— Давай, покажу, как это носить… — брат Пон легко вскочил и жестом велел мне встать.

Я поднялся, чувствуя себя дурак дураком, поеживаясь и морщась.

Тот навес, под которым меня кормили вчера, служил обитателям вата столовой и гостиной. Жилые «строения» располагались неподалеку — крохотные сарайчики со щелястыми стенами и матрасами на полу, вполне годные для того, чтобы защитить от капризов мягкой тайской погоды.

Один из них выделили для меня, и я провел бессонную ночь, ворочаясь на непривычном ложе и вслушиваясь в писк и визжание, доносившиеся из погруженных во мрак джунглей.

— Вот так, отлично, — сказал брат Пон, отступая на шаг. — Осталась только голова.

— Но я… — расставаться с волосами не хотелось. — Но вы же носите косички!

— О, на самом деле прическа не имеет значения, — заявил монах с ехидной усмешкой. — Для того, кто сам не имеет значения для себя… но это же не о тебе, правда? Кроме того, вспомни — нет времени спорить!

Я вздохнул и покорился неизбежному.

Брат Пон извлек откуда-то из недр своего одеяния огромную старую бритву с пятнами ржавчины на лезвии. Когда этот предмет очутился рядом с моей головой, я закрыл глаза, думая о том, что вскоре стану гордым обладателем исполосованного шрамами черепа и бонуса в виде заражения крови.

Но процедура оказалась на удивление быстрой и безболезненной: легкое прикосновение ко лбу, клочья волос щекочут лицо и уши, холодок расползается от макушки к затылку, и вот я уже сижу, ощупывая череп и пытаясь свыкнуться с новой прической.

— Зеркала не дам, — заявил брат Пон, убирая бритву. — Но выглядишь ты неплохо. Так, теперь давай сюда все, что ты привез с собой…

Я напрягся.

— Что там такого, без чего ты прожить не можешь? — взгляд монаха стал напоминать булавку, и я затрепыхался насаженной на него бабочкой. — Сотовой связи тут все равно нет. Одежду мы тебе предоставим… деньги тебе не понадобятся… ну, что?

Я открыл рот, собираясь сказать, что привык к определенным вещам, к тому, что у меня всегда… И тут же понял, что все это ерунда, что из крохотного сарая, ставшего моим жилищем, я не создам комфортного гостиничного номера и что никакие предметы мне в этом не помогут.

— Давай, неси вещи. Посмотрим, что у тебя там, — велел брат Пон.

Рюкзак он изучал с видом дотошного таможенника, разыскивающего контрабанду. Заглядывал внутрь мельком, ничего не вытаскивал, но возникало ощущение, что все взвесил и оценил.

— Зубную щетку и пасту можешь оставить, — сказал монах, вынимая названные предметы из кармана. — И еще бритву с кремом. Остальное пока будет храниться у меня.

Удивительно, но в этот момент я ощутил не раздражение по поводу того, что меня лишают практически всего, а горячую благодарность за то, что мне позволили оставить хоть что-то!

Завтрака обитателям вата Тхам Пу не полагалось, а на обед я получил тот же рис с овощами. Мне выделили старую деревянную миску, и на этот раз я помыл свою посуду сам, вместе с двумя монахами помоложе спустившись к Меконгу, да еще и помог им отскрести кастрюлю.

Попытка затеять разговор успеха не имела — то ли служители Будды и в самом деле не знали английского вообще, то ли брат Пон запретил им общаться со мной, но в любом случае они лишь улыбались и разводили руками.

Я же по-тайски мог произнести лишь несколько слов.

Но все это, как и скудная трапеза, меня не расстроило, поскольку, избавившись от вещей, я пребывал в неожиданно благодушном настроении. Проблемы, одолевавшие меня последнее время, отступили на приличное расстояние, остался только я сам, почти не имеющий к ним отношения.

— Пойдем, — сказал брат Пон, когда мы вернулись с реки. — Займемся делом.

Я приободрился, думая, что сейчас меня начнут учить медитации.

— Вон там, в сарае, ты найдешь лопату, — продолжил монах, и эта фраза опустила меня с небес на землю.

Лопата? Но зачем?

Ответ на этот вопрос я получил быстрее, чем хотелось бы.

Мы оставили храм за спиной и углубились в джунгли, но лишь для того, чтобы остановиться у дерева, что выглядело бы высохшим, если бы не небольшой пучок зеленых листьев на верхушке.

А так ничего особенного — серая морщинистая кора, ствол толщиной в руку, высотой метров в пять.

— Ты должен его выкорчевать, — сказал брат Пон.

— Зачем? — спросил я, ощущая разочарование и недовольство.

Ждал медитаций и великих истин, а вместо них подсунули скучную и тяжелую работу.

— Потом узнаешь. И надо справиться до заката, иначе толку не будет.

И он уселся чуть в сторонке, скрестил ноги и положил руки на колени.

Ну а я принялся за дело.

Земля оказалась мягкой, лопата, несмотря на помятый вид, острой, и я воспрянул духом. Прокопал вокруг дерева канаву и принялся ее углублять, насвистывая засевшую в голове мелодию к песне Земфиры.

Но вскоре стало ясно, что не все так просто.