Просветленные не ходят на работу

И весь этот день, орудуя топором или работая над одним из деревянных бодхисаттв, жуя рис или отмывая посуду, я старался обращать внимание на собственные эмоции. Обычно я их просто не замечал, если они не становились излишне назойливыми, а тут ловил малейшие признаки раздражения, печали, радости, эстетического удовольствия или отвращения.

Позволял им преувеличенно раздуваться, как парусу под ветром.

Это оказалось утомительным, но в то же время и интересным — я словно плыл в потоке, температура которого постоянно менялась, и разные течения волокли меня в противоположных направлениях. Со дна души вздымались глубинные порывы, напоминавшие прорвавшиеся ключи, а по поверхности ходили волны сиюминутных эмоций.

Последние крупицы алого порошка ссыпались с моей ладони.

Я вздохнул, отряхнул руки и только затем позволил себе оглядеть колесо судьбы: чудовище цвета крови держало в зубах огромный круг, по его внешнему ободу бежали двенадцать символов цепи взаимозависимого происхождения, внутри маячили шесть миров и животные, обозначающие три главных аффекта.

Неужели все, я закончил?

Или прямо сейчас произойдет нечто и все труды пойдут насмарку?

Я вскинул голову — нет, небо оставалось чистым, без намека на дождь, обезьяны, судя по воплям, резвились где-то далеко, диких свиней, что порой бродили в окрестностях вата, слышно не было.

А значит, можно позвать брата Пона.

Тот оглядел мое творение с бесстрастным видом.

— Ну как? — спросил я, не скрывая нетерпения, ощущая почти щенячий восторг, желание подскочить и завопить от радости, как могут позволить себе только дети или сумасшедшие.

— Достойно, — сказал монах. — Колесо готово. Теперь его нужно повернуть.

— Что? — экстаз затух, на меня словно вылили ведро холодной воды.

— Это всего лишь рисунок, и ты должен вдохнуть в него энергию, — терпеливо объяснил брат Пон. — Заставить двигаться, ну, если хочешь, конечно, чтобы жизнь твоя радикально изменилась.

— И как?

— Садись и созерцай точно так же, как ты созерцал дерево, пусть бхавачакра войдет в твое сознание, заполнит его до пределов, отпечатается там глубже, чем в этой почве. Запомни ее до малейшего штриха, оттенка цвета, бугорка на поверхности, расширения линии.

По собственному опыту я знал, что на подобное уйдет не меньше недели.

Но поскольку деваться было некуда, я покорно уселся и принялся разглядывать диаграмму. Монах некоторое время постоял у меня за спиной, а потом удалился, нарочито хрустя ветками.

Я водил глазами по фрагментам рисунка, отмечал детали — один глаз у змеи больше другого, горшок в руках горшечника кривой и покрыт трещинами, на крыше одного из божественных дворцов виднеются дыры…

Да что я за неумеха такой? Как мог допустить столько ошибок?!

Разочарование в себе накрыло меня, точно плотное, душное одеяло, солнечный свет померк. Я из последних сил уцепился за осознание того, что это всего лишь эмоция, что она сейчас пройдет.

Но едва я справился с ней, как отчаяние тараном ударило в солнечное сплетение: ничего у меня не выйдет, как можно чего-то добиться, сидя в лесу со свихнувшимися монахами?

Потом волна отхлынула, и я обнаружил себя задыхающимся, трясущимся от схлынувших эмоций.

Вторая попытка сосредоточиться закончилась тем, что я залюбовался переливом цвета в линиях колеса судьбы и гуляющими по нему тенями веток и листьев, которые нещадно качало ветром. Я попытался задавить эти чувства, но вспомнил инструкции брата Пона и отказался от этой затеи.

Промучился до вечера, но до нужной степени концентрации так и не добрался.

— Эмоции мешают мне работать с колесом судьбы, — пожаловался я, вернувшись в Тхам Пу. — Ничего не получается сделать, я просто себя не контролирую, меня словно ветром несет.

— Какие нехорошие эмоции, — монах покачал головой. — Ну что же… Отставь их в сторону и отождестви себя на несколько дней со своим телом, с его болями и радостями, с каплями пота, что щекочут брови, движением кала в кишечнике, с надутым мочевым пузырем и вспухающими прыщами.

Несмотря на, мягко говоря, не романтический текст, в его устах это прозвучало как поэма.

И я стал потоком физических ощущений.

Я замечал, когда начинала чесаться левая пятка, и отслеживал появление заусенца на пальце. Банальный поход в туалет приносил мне колоссальный объем впечатлений, а запахи, которых в джунглях много, порой едва не сбивали с ног, такими сильными они стали.

Но когда со всем этим я попытался сосредоточиться на бхавачакре, дело вновь не пошло. Полчаса я убил на то, чтобы отвлечься от того, что один из шейных позвонков чувствует себя некомфортно, затем постарался сесть так, чтобы ягодицы не посылали в мозг сигналов тревоги.

Это оказалось неожиданно трудной задачей.

А уж когда меня укусил комар, выбрав участок между пальцами на ноге, то я едва с ума не сошел от зуда.

В этот день я ничего не стал говорить брату Пону, хотя по ехидству, скользившему в его черных глазах, мог догадаться, что он все замечает. Сказал, что ничего не выходит, лишь следующим вечером, когда стало окончательно ясно, что в таком состоянии мне ничего не добиться.