Просветленные не ходят на работу

И вскоре стало ясно, что он не так уж неправ — увлекшись работой, я мигом забывал про смрити, а уделяя ей все внимание, начинал портачить и быстро превратил почти готовую статуэтку в жалкого уродца.

И в этот момент, несмотря на все медитации, я ощутил нечто похожее на ненависть.

— Испытывая желание грязно выругаться и пырнуть ближнего ножом, не забывай это желание осознавать, — с глубокомысленным видом заметил брат Пон, как раз в этот момент проходивший мимо.

Но мне от его слов легче не стало.

Утром к нам в гости явились китайцы — маленькая группа человек из семидесяти.

Такая прорва народа заполонила наш ват и окрестности, и в Тхам Пу стало шумно, почти как на Уолкинг-стрит в Паттайе. А когда туристы ретировались, то мусора от них осталось не меньше, чем от толпы посетителей рок-фестиваля, так что до вечера мы собирали обертки шоколадок и бутылки от кока-колы.

Как ни странно, эта малоприятная работа помогла мне в какой-то степени справиться со вчерашним заданием. Пусть не постоянно, на короткие отрезки времени я смог входить в такое состояние, что получалось одновременно и действовать, и осознавать это действие.

Монах же огорошил меня, сказав, что это лишь первая фаза смрити.

Вторая заключалась в том, чтобы классифицировать все, происходящее во мне и вокруг, как приятное, неприятное или нейтральное, и при этом стараться, чтобы эти оценки не стали основой для действий.

Почесав в затылке, я попытался взять и эту вершину, но ничего у меня не вышло.

Я сбивался, отвлекался, злился, что не могу сосредоточиться, метался, пытаясь эффективно распределить внимание.

— Ты стараешься, — заметил брат Пон. — Этого делать не надо. Все устроится само. Просто делай как выходит, без напряжения, без самопринуждения, ведь насилие есть насилие, даже если его прилагаешь к себе, а оно, как ты помнишь, входит в список неблагих действий.

Этот совет поставил меня в тупик — то есть как «устроится само»?

Зачем тогда вообще прилагать какие-то усилия?

— А затем, что без вложения энергии не добиться успеха, — ответил монах, выслушав мои полные недоумения вопросы. — Только вложение должно быть мягким, легким. Жестокое напряжение, работа на износ, изнурение себя — все эти вещи наполняют тебя вместо того, чтобы делать пустым, и противопоказаны тому, кто движется к свободе. Самое же вредное, что они сами по себе заставляют тебя верить, что ты занят чем-то важным, хотя на самом деле это может быть совсем не так.

Мне ничего не осталось, как вновь почесать в затылке и взяться за дело.

Легче было, как ни странно, в те моменты, когда я занимался физическим трудом — все ясно, вот оно, твое тело, работает, и ты спокойно за этим наблюдаешь, да еще и лепишь ярлыки на каждый момент:

«неприятное», «нейтральное», «приятное», опять «неприятное».

Когда же в процесс вовлекалось сознание, то задача усложнялась неимоверно.

Я сбивался, отвлекался не пойми на что, иногда уходил в собственные мысли так далеко, что вообще переставал осознавать, где нахожусь и чем именно занимаюсь. Пытался вернуться к назначенной задаче и ловил себя на том, что напрягаюсь до такой степени, что мышцы спины корежит судорогой.

В какой-то момент я начал функционировать как бы в двух очень непохожих друг на друга режимах, первый был связан со смрити, второй исключал осознавание полностью, и его я задействовал во время медитаций.

На следующий день после китайцев к нам явилась группа европейцев, маленькая и тихая, если сравнивать с гостями из Поднебесной, и я уже подумал, что нашествие «скелетов» идет на убыль.

Вечером, когда стемнело, я сидел под навесом и слушал рассказы брата Пона о древних архатах, когда от реки долетело нарастающее бухтение лодочного мотора. Затем оно стихло, его место заняли сердитые голоса, лязг и монотонное постукивание.

— Что это? — спросил я.

— Скоро узнаешь, — отозвался монах.

Со стороны тропки, что вела к Меконгу, ударил луч фонаря, ушел в сторону, за ним явился еще один. Послышались шаги, и я различил фигуру человека с предметом вроде рюкзака на спине.

Брат Пон поднялся.

Человек с рюкзаком сделал ваи, но очень быстрое, смазанное, не такое, какое используют обычные тайцы при встрече с монахом. По спине моей побежали холодные мурашки, и я автоматически классифицировал это ощущение как «неприятное», отметил, что дыхание мое участилось.

И тут же поток осознавания подхватил меня, напряжение исчезло, стало очень-очень легко. Нет, я не увидел ночных визитеров словно костяки в одежде, я различал, что их трое, что они нагружены так, будто собрались в поход на вершину Эвереста, что у одного имеется пистолет.

Но меня совершенно не интересовало и не тревожило, что он с этим пистолетом может сделать.

Брат Пон обменялся с гостями парой фраз, и они ушагали в джунгли, прямиком на запад. На Меконге вновь затарахтела лодка, и звук этот начал понемногу удаляться, к сожалению, утаскивая с собой то состояние ясности, что охватило меня на короткое время.

— Это было неплохо, — сказал брат Пон, вернувшись на свое место. — Для начала.

Я посмотрел на него с укором.