Просветленные не ходят на работу

— Все эти вещи лишь даны тебе взаймы! — он сердито погрозил мне пальцем. — Забыл?

Я вздохнул с сожалением, но руку убрал.

— И пока ты будешь считать их своими, я их тебе не отдам, — продолжил монах. — Конечно, ты можешь отправиться в Паттайю в антаравасаке, без паспорта и денег, но я не думаю, что это будет разумно.

Предстать перед знакомыми и друзьями в виде буддийского послушника?

При мысли об этом я поежился.

— Поэтому держи для начала вот это… — брат Пон подобрал рубаху, светло-голубую, в оранжевых попугаях, и подал ее мне. — Сделай ее объектом своей медитации. Добейся того, чтобы она вызывала у тебя столько же эмоций, сколько грязные штаны камбоджийского работяги…

И я отправился в джунгли, на то место, где меня вчера подвергли «созерцанию жизни»; от воспоминаний о нем меня до сих пор корежило, я почти ощущал, как незримые, но вовсе не бесплотные челюсти терзают мускулы и крушат кости.

Уложив рубаху перед собой, я приступил к делу.

Поначалу разум мой успокаиваться не пожелал, ведь предмет, выданный мне братом Поном, рождал кучу ассоциаций — я купил эту вещь в «Майк Шоппинг Молле», когда мы ходили туда с друзьями из Казани… и она была на мне в тот вечер, когда я познакомился с Таней, и потом она говорила, что… и еще я как-то раз запачкал ее гранатовым соком так, что думал, придется выкидывать…

Бороться с этим потоком воспоминаний я не стал, просто дождался, пока он себя исчерпает.

И только затем приступил к созерцанию, разглядывая рубаху так, словно видел ее впервые в жизни, словно она не имела ко мне никакого отношения, повторяя время от времени про себя «это я одолжил, это я скоро верну».

В этот день особого эффекта я не добился.

Но на следующий все получилось как надо — я искренне удивился, какого лешего пялюсь на цветастую тряпку, и не сразу вспомнил, что когда-то носил ее, да с удовольствием, и казался себе в ней привлекательным мужчиной.

Брат Пон, услышав о моем достижении, кивнул, а затем одним движением оторвал от рубахи рукав.

— Что ощущаешь? — поинтересовался он, требовательно заглядывая мне в глаза.

— Да ничего, — честно ответил я.

— Тогда берись за шорты, а я пока пришью рукав на место.

С шортами пришлось, с одной стороны, легче, поскольку они были вещью более обыденной, а с другой — тяжелее, поскольку я приобрел их в Европе много лет назад и таскал не один год.

Но и с ними я уложился в сутки, и настал черед рюкзака, затем сандалий, телефона…

Каждая такая вещь служила точно ключом к резервуару, где содержались мысли, ощущения и воспоминания, и резервуар этот висел на мне мертвым грузом до тех пор, пока я не опустошал его. Занимаясь этим, я почти физически ощущал, как мне становится легче, как рвутся веревки, привязывавшие меня к минувшему.

Склонившись, я положил на циновку перед братом Поном свой бумажник, пухлый, черной кожи, набитый не только батами, но и зелеными бумажками с портретами американских президентов.

— Неужели закончил? — недоверчиво поинтересовался монах.

Я кивнул.

— Сейчас проверим, — брат Пон открыл бумажник, порылся в нем и вытащил стодолларовую купюру.

Поглядев на меня, он разгладил ее, быстрым движением разорвал напополам, а затем, точно этого было недостаточно, запихнул оба куска в рот и принялся сосредоточенно жевать.

— Что чувствуешь? — поинтересовался он, с усилием сглотнув.

— Да ничего.

— И ведь правда ничего, — брат Пон покачал головой и вытащил купюру у себя изо рта, целую и невредимую. — И не смотри на меня так, одно время я подрабатывал бродячим факиром. Могу достать зайца не то что из шляпы, а даже из бейсболки.

— Всего лишь зайца? — поинтересовался я так, словно вынимал слона из еврейской кипы три раза в день.

— Ладно, шутки в сторону, — монах стал серьезным. — Забирай свои шмотки. Проверяй, все ли с ними в порядке…

Рубаху он вернул мне в целости и сохранности, и только внимательно осмотрев ее, я смог определить, какой рукав пострадал от вандализма брата Пона. В рюкзаке все оказалось на своих местах, но, разглядывая вещи, с которыми я три с лишним месяца назад приехал в Нонгкхай, я ощутил, что роюсь в багаже мало знакомого мне человека.

Да, я узнавал предметы, но они не имели для меня особого личностного значения, которое обязательно приобретают пожитки, если пользоваться ими на регулярной основе, каждый день.

Попытавшись включить сотовый, я без особого удивления обнаружил, что он разряжен в ноль.

Интересно, сколько людей за это время пытались дозвониться до меня?

При мысли об этом мне стало неуютно, возникло желание отшвырнуть мобильник, или нет, взять все эти шмотки и утопить в Меконге, а затем броситься к брату Пону и умолять его, чтобы он позволил мне остаться…

Нет, глупости все это.

Он не согласится, да и я, если не отмечусь в ближайшее время в иммиграционном офисе, превращусь для властей Таиланда в нелегала, а к нелегалам в королевстве относятся очень жестко.

Да и надо показаться друзьям, дать знать родственникам в России, что я жив…