Просветленные рассказывают сказки. 9 уроков, чтобы избавиться от долгов и иллюзий и найти себя

Созерцание лучше начать с установления внимания – добиться того, чтобы вы могли смотреть на выбранный предмет не менее пяти минут, не отрываясь и не отвлекаясь. Только после этого имеет смысл переходить к описанной выше практике, при этом лучше разносить по времени работу с «красивым» и «отвратительным» предметами. Например, первый созерцать утром, а на второй тратить некоторое количество времени вечером.

Можно использовать тот метод, к которому прибегал я, но он вовсе не универсален и годится не для всех типов людей. Возможно, вам придется поэкспериментировать, выработать особый способ: не раскладывать предмет на составляющие, а менять перспективу, способ видения, масштаб восприятия, выискивать изъяны (в красивом предмете) или красивые элементы (в отвратительном), что-то еще. Универсальных правил всего два – не торопиться, не форсировать и не симулировать успехи (пользы это не принесет, а навредить может); и не сдаваться, не отступать, если ничего не получается, и практиковать регулярно, без перерывов.

Критерий успеха прост – то, что казалось красивым, начинает выглядеть уродливым, а то, что представлялось уродливым, начинает приносить эстетическое удовольствие, и переключение между состояниями осуществляется легко, без усилия. Чтобы этого добиться, мне понадобилось около двух недель, но без наставника практика может потребовать больше времени.

Упражнение это сравнительно простое и очень полезное, после него куда легче выполнять более сложные техники. Сознание делается гибким, живым, уходят наиболее грубые шаблоны восприятия, появляется свежий взгляд, давно-давно замыленный скучной повседневностью.

Глава 2 Тело как Пустота

Бревно под моими ногами сказало «крак», и я полетел вниз, в густую зелень оврага. Колючие ветви радостно приняли меня в объятия, затрещала ткань, боль вспыхнула в дюжине мест, а правую руку обожгло, словно я схватился за крапиву.

Вроде бы в Таиланде она не растет, но наверняка тут есть ее жгучие сородичи.

От слов, что приходят в голову любому нормальному человеку в такой момент, я сумел удержаться. Но это стало единственной победой – злость хлестнула изнутри с такой силой, что я на миг забыл о царапинах и о том, что разорванное одеяние придется теперь зашивать самому.

Не улучшил мне настроения и брат Пон, заявивший, что и мост над оврагом будет чинить тот, кто его сломал, то есть я.

– Что за день? – пробурчал я, когда мы зашагали дальше. – Отвратительный.

– Ты думаешь, он стал бы лучше, явись к тебе, например, кто-нибудь из богов? – поинтересовался неправильный монах, глянув на меня искоса. – Пусть хоть сам Индра.

Это имя я помнил, его обладатель заведовал громами и молниями.

– Если не в гневном состоянии, то уж точно лучше!

– Уверен?

Если бы кто-то другой пристал ко мне с вопросами в такой момент, то я бы точно вспылил, но на брата Пона разозлиться по-настоящему я не мог, хотя и не очень понимал, что мешает. Поэтому я прикусил язык, с которого рвалось замечание о том, что я, в общем-то, не сильно туп, и просто кивнул.

– Отлично, – сказал монах. – Тогда вот тебе еще одна история из жизни того, кто стал позже Буддой Шакьямуни. В тот раз он воплотился в древнем брахманском роду, украшенном всеми достоинствами – богатством, набожностью, щедростью и мудростью. Достигнув зрелости, он только увеличил славу предков, обязанности свои исполнял добросовестно, никогда не отказывал в помощи, и страждущие шли к нему за самыми разными ритуалами; ну а ученостью он превосходил всех, кто только жил тогда в мире.

Я хмыкнул.

Про брахманов я знал благодаря той же книжке, из которой добыл сведения про Индру. Описывались они там как высокомерные и властолюбивые типы, охочие до коров, золотишка и любившие подчеркивать собственную крутизну и избранность.

Боль вспыхнула в дюжине мест, правую руку обожгло, словно я схватился за крапиву.

Короче говоря, типичные злодейские жрецы.

– Но в один момент, – продолжал брат Пон, – осознал Татхагата, что жизнь в миру притягивает грехи, что в окружении людей, одержимых алчностью, ненавистью, сластолюбием и прочими неблагими стремлениями, трудно идти по дороге к свободе. Мирские дела отвлекают от духовных практик, порождают беспокойство, вынуждают заниматься приобретением имущества и его сохранением и вызывают сильное изнурение. Решил он тогда отречься от всего этого и, невзирая на плач и сетования родных и друзей, отбросил одежды брахмана, как сухую траву, отказался от учеников, славы и богатства и ушел в лес, где сплел себе одежду из настоящей травы и предался строгому аскетизму.

Я попытался вообразить одежду из травы, и мне представилось нечто вроде юбки из циновок и такой же накидки, но уточнять я не стал – понимал, что вряд ли монах прервется ради беседы о шмотье древних подвижников.