Протагонист

– После каникул вернусь, наверное.

– В феврале? А твой день рождения? А Новый год? Когда я тебя увижу? Кристина?..

Она сложила самолетик из салфетки, запустила его в сторону и ответила, когда он уже сломал две зубочистки:

– Психолог сказал, что мне лучше сменить обстановку и окружение.

– Когда ты успела?..

Не дала договорить.

– До нового семестра еще много времени, а тебе же надо с кем-то… Короче, я пойму, если ты захочешь с кем-то видеться.

– Видеться? – Алёша повторил, еле сдерживаясь, чтобы не сказать: это ей надо с кем-то, а ему надо – с ней. Но Кристина предусмотрительно дождалась поминок, чтобы сказать при всех, чтобы он не устроил сцену. Поставила мат. А он ведь и правда думал, что сможет ее переиграть. Позабыл, что фора-то всегда была у нее: это она ему нужна. А кому нужен он?

Алёша проткнул ножом котлету.

– Сливаешь меня, значит?

– Я хочу домой. К маме.

Кристина подула на обожженные салфеткой пальцы, и при других обстоятельствах дуть мог бы он, хотя она наверняка застеснялась бы и отняла руку. В горле клокотало, и на глаза от обиды навернулось мокрым, так что он уперся взглядом в стол. Хотелось рассказать ей так много, попросить так немного: только пожалеть, только не бросать его здесь, сейчас, так. Но он увидел, как тесно сомкнуты ее и без того капризно-узкие губы, и опомнился: это мама могла любить его слабым и больным, а Кристина не смогла полюбить даже такого, нормального и сильного, которого он мог только сыграть.

Тогда спросила она:

– А ты зачем слил?

– Что?

Она чеканила, обвиняя:

– Ты первым вошел в комнату. У тебя был в руках телефон. Ты вошел в комнату, увидел письмо. И сфотографировал. Зачем?

– Хотел понять.

– Понял?

– Он написал письмо, чтобы его увидели, – отбивался вяло.

– Тогда бы он выложил его сам. Как все делают.

– К чему ты это?

– Он не выложил. Выложил ты. Зачем? Зачем ты это сделал, Алексей?

Алёша стиснул угол скатерти.

– Чтобы не замяли.

Василий Евгеньевич сидел один. Без аппетита размазывал недосоленное пюре по тарелке, время от времени вгрызаясь в безвкусную отбивную. Стол был щедрым, но аппетитом и не пахло. Он подозревал, что чувство недовыполненного долга отвращало его от еды. Косые взгляды студентов только укрепляли его в этой мысли. Анжела обмолвилась, что его разговор со следователем утек в сеть, но Василий Евгеньевич ничего постыдного для себя в той беседе решительно не припоминал, поэтому на перешептывания в коридорах не реагировал.

Наконец, он поднялся сказать речь.

– Очень жаль, что мы собрались здесь по такому печальному поводу, провожая в последний путь выдающегося молодого человека. Никиту Буянова приняли в семью Академии напрямую, без экзаменов. Он проявил себя большим талантом, блестяще сыграв в передаче. Я присутствовал лично на одном из выпусков и запомнил его как крайне незаурядного молодого человека. Харизматичность, эрудиция, выдающийся интеллект, широкий кругозор Никиты бросались в глаза с первых же минут. Это невыносимая потеря не только для его близких, но и для всей нашей академической семьи, которая тяжко переживает эту утрату… – Обессмысленные пошлости вязли во рту, и казалось, что он посылает их в глухую пустоту, хотя в зале сидели люди, а не квадратики. Василий Евгеньевич поторопился закончить: – Помянем.

Он пригубил вино – и взглянул на бокал так, будто в него подмешали яду. Он не почувствовал вкуса вина. Он – ничего не почувствовал. В тот же миг бокал выпал из рук, а к столу заспешил официант.

– Не волнуйтесь, сейчас всё уберем.

– Не подходите ко мне, – вдруг рявкнул декан, а официант испуганно попятился. – Что же я… Как же это… Господи, прости… – зашептал он, оглядывая полный зал людей. Вытащил из кармана маску, трясущимися руками распрямил ее и, цепляясь за очки, надел.

Он сидел недвижимый, невидящий, оглушенный.

Агнию трясло. Это началось еще у могилы, когда гроб спускали вниз. Она подошла так близко, как могла, и смотрела, смотрела, смотрела, пока вдруг ее не потянули назад, взяв за руку, а она не стала отнимать ладонь, хотя и презирала себя за это – как презирала себя каждый раз, когда принимала его помощь.

Во время речи декана она сидела, вперив взгляд в тарелку, и медленно дышала, чтобы не вскочить и не метнуть эту самую тарелку в эту самую лицемерную рожу.

Под конец она не выдержала и зашипела:

– Что угодно скажет, лишь бы не прижали. А я этого так не оставлю. В суд пойду, я их всех, всех засужу…

Подал голос всё это время молчавший Костя.

– Зря ты так. Толковый дед, с пониманием. Между прочим, с отпеванием этим твоим по его связям и договорились. Место он выбил, венок опять же…

– Ты венку радуешься, а он нам сына… – Она сбилась и закашлялась под его взглядом.

Он снял очки и аккуратно положил их сбоку от ножа, будто обнажив того – прежнего – Костю. Ей почудилась угроза в этом жесте.

– А чего это ты вдруг замолчала?

– Ничего.

Он усмехнулся.

– Невероятно. Тебе – и нечего мне сказать.

– Сейчас не самое подходящее время, чтобы выяснять отношения, тебе не кажется? – Она всё больше раздражалась, чувствуя на себе его неотступный взгляд.