Против часовой

По давно забытой привычке, по наитию – когда-то Наташа из суеверия всегда так делала – пошарила рукою справа от косяка: лопата была на месте…

И Наташа вошла.

Глава 11. Опять второй муж

Наташу – так, во всяком случае, показалось – никто не заметил. В мастерской был в разгаре широкий пир. Шумная и пестрая компания увлеченно выпивала, сидя за круглым большим столом – тем самым; какой-то кавказского вида молодец лет под сорок в тот момент, когда

Наташа переступила порог, темпераментно жестикулируя бокалом, полным красного вина, говорил тост: было заметно, что он крепко навеселе.

Быть может, сообразила Наташа, это тамада, уж больно громко он говорил.

Наташа так и стояла на пороге, когда какая-то тетка – Наташиных лет, может, чуть постарше – поманила ее рукой, достала откуда-то снизу табуретку, усадила рядом с собой, с напором приговаривая всем места хватит, – в любой большой компании есть такие гостьи, обуянные идеей обустройства чужого праздника; тетка поставила перед Наташей тарелку и рюмку, которую тут же и наполнила водкой. Наташе тетка показалась смутно знакомой: да, конечно, это была одна из тех девиц, что вечно толклись в этой мастерской еще в Наташину здесь бытность.

Но, Боже, как постарела, крашеная, а корни волос седые… Интересно, узнала ли тетка ее, Наташу?

Тревожно пробежав глазами по пьяноватым лицам гостей, Наташа наконец увидела своего Гошу. Тот сидел наискосок от нее, но не в самом центре; вальяжно откинувшись – какая-то немолодая дама, крашенная иссиня-черной краской, с задранным острым носом и одетая не по возрасту в ярко-оранжевый пиджак, почти загораживала Гошу, оттого

Наташа и не сразу его увидела – Гоша молча улыбался. Наташа так внимательно разглядывала пожилую курносую даму, потому что сначала приревновала Гошу к ней, а теперь увидела, как с другого бока к Гоше льнет молоденькая смазливая женщина – наверное, это и была, так сказать, Наташина сменщица.

Гоша почти не изменился. Погрузнел, конечно, поседел, отпустил артистические кудри – в Наташино время он стригся коротко, – и седые кольца свисали по его раздобревшим щекам, придавая лицу и вовсе невинное, в сочетании с румянцем от выпитого, выражение; но он сохранил все те же неспешные жесты, и добродушная улыбка была та же.

Наташу неприятно удивило, что на голове у Гоши была яркая аляповатая бандана с зелеными растениями – такие носят неуверенные в себе юнцы.

Наташа знала, что побеги эти изображают коноплю, почти в такой же щеголял один из приятелей старшей дочери. Впрочем, повязка даже шла

Гоше.

Наконец, и он заметил Наташу, не удивился, а сказал громко, ни к кому, впрочем, не обращаясь: вот и Татка пришла! Будто не было этих двадцати лет разлуки, будто всякий день они говорили по телефону, будто в эту мастерскую она время от времени заглядывала – как своя. И Наташа не знала: обидеться ли ей или порадоваться? Она только улыбнулась застенчиво и тихо произнесла: да, это я, – а

Гоша приложил руку к сердцу и сделал жест в ее сторону. Наташа быстро отвела взгляд, потому что почувствовала, как ее глаза задрожали от волнения; взяла рюмку и выпила, хотя водки давно не пила; попыталась вслушаться в слова тоста, который продолжал говорить кавказец. И вдруг совершенно растерялась, обессилела, поскольку неожиданно поняла из по-восточному витиеватого тоста джигита, что повод сегодняшнего застолья – получение Государственной премии. И премию эту получил Гоша. Ее Гоша, о котором злые языки судачили, что, мол, спился, перестал работать и сошел с катушек.

Оказалось – все ложь, вполне себе он на катушках. И она, Наташа, сложись жизнь иначе, могла бы сидеть сегодня рядом с ним, и по праву разделять его триумф, и принимать поздравления. Она, а не смазливая сменщица… И тут под общее громкое ура гости вскочили с мест, стали тянуться к виновнику торжества, кто ближе – лез целоваться;

Гоша громко говорил ладно, ладно, господа, будет, что мы – государыню не брали; и Наташа тоже встала и сказала негромко в воздух свое поздравляю. Но никто ее не услышал, конечно. Гоша говорил, обращаясь к оратору: ты Везувий, Гоги, настоящий Везувий!

Почему Везувий – Наташа не поняла… Все уселись, застолье пошло своим чередом. Стало шумно. Какая-то морщинистая дама с комсомольским задором все кричала надо Ваське позвонить в Америку!

Но даму никто не слушал. Кто такой Васька, Наташа не знала, зачем ему звонить – тоже не поняла и опрокинула еще рюмку, потом еще одну; на тарелке у нее оказалась селедка под шубой, она съела и селедки.

Тут произошло маленькое смешное событие: тамада, совсем упившись, упал лицом на стол, опрокинув при этом свой бокал с вином. Кто-то откомментировал: был Везувий, а теперь Помпея. Все захохотали, и

Наташа вместе со всеми, со стыдом понимая, что уже не совсем трезва.

Она спохватилась, что не помнит, зачем, собственно, пришла, – так было ей тепло среди этих громко кричащих людей: наверное, потому, что было заметно, как все здесь друг друга любят, и как искренне радуются за Георгия. Так, во всяком случае, Наташе стало казаться…