Против часовой

“Ну хорошо. А если бы я умерла? Если бы меня просто больше не было на свете? Они бы справились без меня, ведь так? Обе уже взрослые, почти взрослые, и у них есть хороший, добрый отец. А я бы спокойно умерла – в конце концов и это можно пережить… Надо бы позвонить им, я обещала Володе позвонить, едва прилечу, да, позвонить и рассказать…”

Но, как звонить отсюда, она не знала да и не могла бы при всем желании даже набрать номер: у нее не шевелились ни руки, ни ноги. Да и что бы она могла рассказать?

– А я умерла, исчезла, пропала, – твердила она шепотом, понимая, что у нее повысилась температура и, кажется, начинается бред. Но вскоре она все-таки заснула. Хотя по мексиканскому времени не было и пяти часов дня. И проснулась только ранним утром дня следующего – посвежевшая, бодрая и, как это ни было нелепо, в предвкушении праздника и неведомых подарков. Конечно же, Господи, ведь сегодня

Новый год!

И тут же раздался звонок. Это была Сольвейг.

– Ты готова, детка?

– А что, уже пора?

– Виктор сейчас заедет за тобой. Он будет через десять минут. И отвезет тебя в аэропорт.

– Но у меня же трансфер.

– Не валяй дурочку, детка, – сказала Сольвейг с мягким нажимом. -

Виктор не такой человек, чтобы просто так – как это по-русски – транжирить свое время. Отказываться нельзя. Желаю тебе счастливого праздника. И хорошего моря на Косумеле. Это райское место, поверь, ну да ты сама там быстро освоишься, – прибавила она несколько игриво, как показалось Наташе. – Будь счастлива и не глупи. Позвони мне из отеля. Твой маршрут на север будет совсем готов, – прибавила она опять не совсем по-русски и как бы заговорщицки. – Целую, детка!

Сольвейг дала отбой, а Наташа подумала, как ей все-таки везет. Вот так, случайно, в самолете она обрела такую заботливую подругу.

Которая в случае чего придет на помощь, которая приняла близко к сердцу ее проблемы. Ведь одна бы она не справилась. Да, путешествие началось на диво удачно… И Наташа сплюнула через левое плечо и постучала по тумбочке.

Глава 21. Неужели остров

Так Наташа никогда не жила.

Так богато и комфортабельно. И так бездельно.

Кроме двери в коридор, была и вторая – она выходила в сад, где стояли плетеные столик и пара стульев с подлокотниками. А на столике

– скромная вазочка со свежими неведомыми цветами. Наташа вышла в сад и уселась в кресло. Прямо над ее головой и перед ее глазами на ветках неведомых деревьев висели какие-то спеющие плоды, лимоны не лимоны, апельсины не апельсины. Наташа, воровато оглянувшись, сорвала один, ковырнула крепкую кожу – плод разломился с живым хрустом, и Наташе на пальцы пролился зеленоватый сладко-горький сок.

Прямо из этого садика можно было попасть на широкий белый песчаный пляж с небольшими летучими барханчиками. По пляжу изредка проходили загорелые мужчины с золотыми цепочками на волосатой обнаженной груди и в цветастых шортах до колен. Улыбаясь, они показывали большие хищные белые зубы. Женщин видно не было. Там, за пляжем, с отчетливым звуком прибоя плескался искрящийся океан; в воздухе пахло лавровым листом и гвоздикой. И апельсиновым сиропом. Таким, наверное, если Наташа умрет, будет ее рай.

Наташа думала о том, как это странно: не такие уж большие усилия по преподаванию русской истории позапрошлого века могут быть так вот чудесно конвертируемы и вознаграждены. В конце концов она потратила не великие суммы на такое вот неземное удовольствие. На родине за те же деньги можно снять лишь неуклюжий номер в ближнем Подмосковье с отсутствующей горячей водой, пахнущим вонючей дезинфекцией туалетом и неработающими розетками. К тому же в столовой тебя наверняка обхамят, потому что пузырек горчицы полагается один на пять столов.

А попросив себе дополнительный, ты навлечешь на себя шквал здорового гнева, после которого никак не запихнуть в рот голубцы из прошлогодней капусты… Наташа собралась было пофилософствовать на тему, отчего мы, коренные обитатели своей земли, не умеем пребывать на ней в свое удовольствие, отчего у нас повышается настроение только в случае, если мы испортим настроение окружающим согражданам? Обломаем им кайф, на дочернем языке… Но думать о далекой сейчас родине почему-то совсем не хотелось. Хотелось жить настоящим.