Против справедливости

– Говоришь, что каждый верует по своему желанию? – сокрушал Иоанн стены подземелья. – И что каждому воздастся по вере его? Но кто тебе сказал, Антипа, что ты волен в своих желаниях? Ты не иудей, а едомит, сын Исава. Вот и влекут тебя греческие головоломки. А кто с Богом, тем все ясно: возьми копье и порази блудницу вавилонскую, как сделал это Пинхас-священник – в самое чрево.

– Ну и что дальше?

– А дальше дочь ее – туда же. А потом и всех дочерей…

– Всех? Одну за другой? Копьем в чрево? Знаешь, хасей, я не против – так ведь род людской прейдет.

– Это не твоя печаль. «Из камней сотворю детей Аврааму», – говорит Господь. А то окружил, понимаешь, себя блудодейками, одна ноги моет, другая воду пьет, третья целует, нацеловаться не может…

– Это ты обо мне? Но это пристало Царю Иудейскому. Тебя, хасей, окружают скорпионы, а нас женщины.

«А что как воскрес? – думал теперь Ирод. – Вознесся, как Геркулес, на колеснице, запряженной четверкой огнедышащих коней, срывая с себя одежды… Что я говорю – как Илия! Иудеи верят в воскресение Илии, почему Иоанн не мог? Артемий учит, что сходные условия вырабатывают общую функцию у неблизкородственных существ. А Иезавель даст моей Ирке десять очков вперед. Уф!»[21]

Это не был вздох облегчения. Просто мистический страх перед ожившим покойником поутих, когда Ироду-четвертушке донесли, что по всей стране читают каддиш по обезглавленном Иоанне. «В остальном все по-прежнему», – говорилось в докладе.

12

О Яшуа говорят «удалился». Не «бежал», не «скрылся» – удалился. Тот же Яхуда, прежде не упустивший бы случая сказать «дал деру», теперь подбирал выражения. Начисто исчезла обычная его ирония – настолько, что с годами Мэрим отвыкла читать эту живую газету между строк – «между бровей», как тогда это называлось.

Итак, узнав об участи Иоанновой, Яшуа удалился. Ученики покойного перешли к нему в класс. Таким образом он собрал вокруг себя немало талантливой молодежи. Об этом сообщал Яхуда – примерно в таких выражениях. Рассказывал, что среди учеников сильно́ разделение. Новенькие, доставшиеся от Иоанна, чувствуют себя на вторых ролях, ветераны смотрят на них свысока, нередки споры. «В семье всегда ссорятся», – заметила Мэрим мягко.

Ее мягкость происходила не от былой безответности – говорится же: по натуре такой мягкий, что ответить как следует не может. Нет, это знак того, что ее вера в сына вступила в пору своей зрелости. Уже и в Ноцерете засомневались в своем неверии. Не всякое сомнение от лукавого. Есть «ангел сомнения», когда вот-вот покатится лавина обращений в истинную веру.

А тут объявился Куба – от Яшуа известие: на праздник в Иерусалим он прибудет, ни от кого не таясь. Что до самого Кубы, то он пойдет с Фирой и с детьми, Мэрим может к ним присоединиться.

У нее такое чувство, что близок час, о котором всегда говорил Яшуа, – его коронации.

– Мы все пойдем, – сказал Яхуда.

И все пошли – с детьми и песнями.

Шимке-заика запевал:

У потомков Иофана, племени Иудина,
Под мечом мужей стояло видимо-невидимо.

И кругом подхватывали:

Не боюсь я никого, кроме Бога одного!
Ништ-ништ ничего, кроме Бога одного!

Шимке:

У потомков Иофана, племени Иудина,
Колесниц, готовых к бою, видимо-невидимо.

Все хором:

Не боюсь я никого, кроме Бога одного!
Ништ-ништ ничего, кроме Бога одного!

Когда душа поет, уста не заикаются. Оська взял с собой ящик с принадлежностями для рисования. Они шли с такой заразительной решимостью, что к ним присоединялись. Решимость прекрасна сама по себе, энтузиазм ширился. Колонна на марше – не скажешь, скорее народ, идущий брать свое. Лишь немногие шли с именем Яшуа, да и не все ли равно, с чьим именем идти, когда все вместе. Но кому-то не все равно. И те, кому не все равно, выкрикивали: «Маран ата! Господь наш пришел! Иисус Христос Царь Иудейский!»

Марш на Иерусалим окрашивался мессианскими лозунгами. Неизвестно от кого исходила инициатива, но ей последовали: идти не в обход самаритян, а как когда-то ходили. Идти, славя Господа. Яшуа не раз бывал в Шхеме, исцелял и там. Воистину врач без границ, установленных земными владыками.

И какая-то часть паломников направилась в город Давидов давно позабытой дорогой. Шагали быстро, «не соприкасаясь» с местными, пением задавая скорость. Местные провожали их мрачными взглядами, но, застигнутые врасплох, ничего не предпринимали – никаких бранных криков, никаких камней. Идущие же пели, на все лады повторяя: «Хава! Нагила хава!», – и размахивали сорванными по дороге оливковыми ветвями.

«Они ломают наши деревья», – послышались возмущенные голоса, но какая-то женщина тоже запела, хлопая в ладоши: «Хава нагила!»

– Пойте с ними! – обращалась она к своим единоверцам. – Это не те иудеи, эти – хорошие, я их знаю. От них спасение.

Но остальные самаритяне осуждали ее: