Против справедливости

– Еще бы ей не знать. У нее пять мужей было, шестой ей не муж, посылает к колодцу караулить проезжих молодцов.

Пока шли Шомронским шляхом, она шла с ними.

– Кто ты? – обратилась к ней одна из идущих, не сбавляя шага.

– Меня зовут Фотина Самаряныня. По-вашему, Светлана-Самарянка. Я видела Господа, я подала ему воды напиться. Он был так прекрасен, что я уверовала.

– Береги себя, Светлана. Себя и своих сыновей.

– Откуда ты знаешь, что у меня два сына?

– Мне ли не знать, я сама мать.

Путь через Самарию короткий, не заметили, как по левую руку осталась гора Гаризим. К заходу солнца уже достигли пределов Иудиных. Сероватая зелень оливковых деревцев сменилась красными утесами, которые сплошь покрывали пещеры – след гигантского жука-камнеточца. За спиной чернела полоса Соляного озера. Избави нас, Господи, от гнева Твоего, который Ты обрушил на царей Содома и Гоморры со всем добром, их и со всеми слугами их, и со всем, что там было. Вечный памятник ярости Твоей – Соляное озеро.

Завернувшись на манер кочевников в бурнусы, они заночевали на склоне одного из каменистых, поросших верблюжьей колючкою холмов, между которыми змеилась дорога на Иерусалим. Они вышли на нее, опередив на один ночлег основную часть паломников, двигавшуюся долиной Иордана. Отсюда Иерусалим был в одном переходе или того меньше. В пятом часу самым зорким открылась долгожданная картина, при виде которой хор пилигримов грянул:

Вот уж в степи голубой,
Город встает золотой.
Много в том городе жен,
Золотом весь он мощен.
Скоро в нем сядешь царем.

Пели старые пилигримы, пели молодые пилигримы, понимая, о ком именно поют.

Яшуа! Мэрим видела, как ему, перешедшему ручей, любимый ученик осушил стопы, склонясь до того низко, что касался их своими кудрями. Она узнала в нем красавца Яхи – Иоанна Зеведеева, трогательно заботившегося о ней в Капернауме и все расспрашивавшего ее о детстве Господа. («В младенчестве он был твой тезка – Яхи-Встахи».)

Затем Яшуа подвели ослицу – что будет ослица, предрекал еще дядя Захар устами тезоименника своего, пророка Захарии. Самому дяде Захару Господь по грехам его запечатал уста. «Ликуй от радости, дщерь Сиона, – говорил тот, настоящий Захария, – се царь твой грядет, кротко восседающий на ослице, праведный и спасающий».

Ослица прянула.

– Не бойся, дщерь Сиона, я царь твой, – сказал Яшуа и с камня сел на нее.

Животное покорно всходило тропинкой, проторенной наискось к подножию стен, это делало подъем не таким крутым. Все равно иному седоку пришлось бы спешиться. Сей же обладал над нею какой-то неизъяснимой властью, что было написано на ее морде. Оська, анималист поневоле, запечатлел несколькими штрихами это выражение радостной покорности.

– Покажи.

Он показал. Мэрим вздохнула. Ужели она ожидала увидеть другое?

У ворот, в самих воротах, позади стены – всюду толпился народ. Голоса соединялись в праздничный гул, который ни на мгновение не смолкал. Полдневное солнце палило. В ожидании обещанных молвою чудес люди утирали рукавом пот, обмахивались пальмовыми ветками. А следом за Яшуа к ним двигалось пополнение – процессия паломников. Они шли со стороны Кедрона и, несмотря на усталость, вливались молодым вином в повытершийся иерусалимский мех. Зрелище было красочное.

Мэрим ждала венчания прямо сейчас. Сбылось, сбылось! Так грубо, просто. Весна. Волхвы с кудесниками. Вот только сменят зимние одежды на демисезонные. Не впервой им венчать Яшеньку на царство, но теперь они прилюдно возложат на него венец и облачат в багряницу. Скорей бы пролетело пять дней, а наутро шестого она будет стоять у трона в отблеске сыновней славы.

Как мать Сына Божьего, она чувствовала на себе взгляды. Поэтому совершенно не удивилась, когда три женщины приблизились к ней, и одна спросила:

– Ты Божья Матерь? А я Мария Магдалина. А это Мария Клёпова и Мария Бетаньягу. Будем держаться вместе.

– Хорошо, – обрадовалась Мэрим, – очень приятно, я о вас много слышала.

– Ты поселишься в доме у Марии, в Бет-Анье. Господь у нее всегда останавливается. Богобратьев с семьями мы разместим по знакомым, кого-то, может, в Виффагии, это рядом.

– Тебе у меня понравится, увидишь, – сказала другая из Марий. – Сегодня у нас будет вечеря, Марфа, моя сестра, уже со вчера варит, парит, жарит. Ее брат (Марии Клёповой в смысле) тоже будет.

– Это которого Господь исцелил, когда уже все доктора отказались?

– Какие доктора! О чем ты говоришь! – на лице Марии Магдалины иудейская гримаса. – Уже вонь стояла, четыре дня уже как умер.

Мария Клёпова молчала: вся в своих мыслях.

13

Толчея и суматоха первого иерусалимского дня сменились глубокой тишиной. Они миновали Овечьи ворота. То там, то сям пальмы, пихты. Напротив, по каменистому склону горы, растут кипарисы, обгоняя семенящую вверх оливковую рощу. На дне оврага – бесшумный поток, по времени года обжигавший своей свежестью. Если омыть в нем ноги, то свежесть передастся всем членам.

– Как хорошо, Господи! – вырвалось у Мэрим.