Против течения. Десять лет в КГБ

Я уверен, что в результате только этой акции база советского сельского хозяйства была непоправимо подорвана. И в результате сегодня Советский Союз не в состоянии прокормить свой народ. Земля есть, а вот умения, желания и стимулов работать на ней нет.

Наши беседы порой заканчивались под утро. И в результате этих дискуссий я начал подозревать, что наш генсек товарищ Хрущев лгал народу в период десталинизации. Хрущев заявлял, что за все злодеяния 30-х, 40-х и начала 50-х годов ответственны лишь Сталин и клика его прихлебателей-злодеев. Но ведь эта клика не могла бы совершить всего этого без активного содействия всех, кто был частью сталинского режима. Дед Елены сказал мне, что в конце 30-х годов, будучи в заключении, он понял, что советское социалистическое правительство действует не ради народа, но против него. Я ранее не встречал человека, осмеливавшегося говорить, что советская система рухнула бы, будь она открытой. Он считал, что система жива за счет лжи, полуправды и тирании страха.

Оглядываясь теперь на свою брачную жизнь с Еленой, я прежде всего вижу нас как друзей, а уж затем как мужа с женой. Наши интересы не совпадали: ее интересовали структура языков и семантика, а меня — все связанное с Японией. Но мы отлично ладили и зачастую бок о бок корпели каждый над своими учебниками. Елена была человеком спокойным, с ровным характером, и при этом очень милым. Но все равно любовь наша почему-то не углублялась. Она не убывала, но, увы, и не возрастала.

Весной 1960 года министерство рыбной промышленности направило в МГУ на восточный факультет письмо с предложением работы в летний период для студентов, изучающих японский язык. Им нужны были переводчики при рыбных инспекторах, несущих патрульную службу в Японском море. Инспекторы эти, в рамках советско-японского соглашения о рыбной ловле, следили за тем, чтобы в запрещенной зоне не оказались японские рыболовные суда. Министерство предлагало работу на три месяца, причем обещало платить по 200 рублей в месяц. Моя стипендия была несравнимо меньшей, так что 200 рублей были для меня невиданным богатством. Я воспользовался шансом познакомиться с Дальним Востоком. А кроме того, велик был и соблазн вновь побывать на море. Я подписал контракт и, оставив жену с ее родней в Москве, вылетел в Хабаровск, оттуда в Южно-Сахалинск, а потом — поездом — в Корсаков. Там я взошел на борт судна гражданской инспекции. Мне было всего девятнадцать лет, и это была моя первая настоящая работа.

В первые дни я так мучился от морской болезни, что, думал, умру. Я не только ничего не мог есть, но и от одной мысли о еде меня выворачивало. Впрочем, я быстро пришел в норму, и с того момента море стало для меня прекрасным. Я помнил курортные места на Черном море, где бывал еще ребенком, но Тихий океан это нечто другое — цвет его меняется порой по нескольку раз в день, от светло-голубого до почти черного, в зависимости от погоды. В иные дни нас проглатывал туман, такой плотный, словно плывешь в молоке, а то — настигал шторм, и тогда огромные, грозные, но и прекрасные волны сотрясали наше судно с носа до кормы.

В один из таких штормов я едва не погиб. Судно, на котором я плавал, прежде было военным кораблем. Удобств там было маловато. Фактически, единственным приспособлением, ограждающим от падения в море, был бегущий вдоль бортов леер, закрепленный — примерно через каждый метр — пятисантиметровыми железными костылями. Добраться до туалета (всего лишь „очко"’ на корме) порой было рискованным предприятием, особенно когда море было неспокойно.

Как-то ночью старое наше судно бросало во все стороны от бортовой и килевой качки, палубу захлестывали пенистые волны. Рев океана и ветра оглушал — момент для путешествия в туалет был небезопасным. Кое-как я выбрался на палубу, и тут накатила волна — судно качнулось, волна захлестнула палубу и меня понесло к борту. Успев уцепиться за железный костыль, я повис. Свались я за борт, этого никто бы и не заметил до утра, да даже и заметь, — меня бы не нашли во тьме да еще в шторм.

По счастливой случайности на палубу как раз вышел один из офицеров. Силы мои были уже на исходе. Увидев меня, он спросил:

— Станислав, ты что там делаешь?

— Ищу туалет.

— Ты не там ищешь. — Он протянул огромную свою ручищу, схватил меня за кисть и одним рывком втащил на палубу. — Идем со мной, Стас, — широко осклабился он. — Я тебе покажу, где туалет.

Полагаю, в тот момент я узнал, что такое моряки. Они явно отличались от прочих людей, известных мне до того.

Это были тяжело работающие, добродушные, веселые люди, всегда готовые похохмить, любящие соленые шутки и потасовки. Возможно, некоторые из них вследствие тягот своей профессии стали головорезами, но большинство — поистине золото, хоть и грубой работы. Каждый день их подстерегает опасность, каждый день требует от них мужества. А когда надо помочь попавшему в беду товарищу, они идут на любой риск.