Против течения. Десять лет в КГБ

В середине 60-х годов моя личная жизнь претерпела не меньше изменений, чем профессиональная. В начале 1964 года, как раз когда я обосновывался в Институте океанографии и рыболовства, мы с Еленой расстались. Наша совместная жизнь была свободна от стычек, мы никогда не ссорились и редко в чем-то друг с другом не соглашались. В сущности, мы больше походили не на мужа с женой, а на брата с сестрой, все еще живущих под крышей родительского дома. Любовь наша друг к другу не росла, и мы теперь уже были достаточно зрелыми людьми, чтобы понять, что в наших отношениях не хватало чего-то существенного, без чего невозможен поистине счастливый брак.

Но спешить с разводом нам тоже было ни к чему — ни мне, ни Елене. В течение какого-то периода жизнь наша была безмятежной и скучноватой. Но вот как-то один из моих друзей сказал мне: „Стас, мы в субботу собираемся — приходи. Там будет один человек — я хочу тебя с ним познакомить”.

В субботу я заколебался — идти или нет. И лишь в последний момент решил пойти в кафе, где собрались друзья и знакомые Николая. Я опоздал, и Николай искренне обрадовался моему появлению.

— Давай сюда, — сказал он. За столом сидели и оживленно беседовали человек пять-шесть. Николай тронул темноволосую девушку за плечо: — Наталья, познакомься со Станиславом.

Она повернулась ко мне. Это была самая прекрасная женщина из всех, кого мне случалось видеть — высокая, отлично сложенная, с черными, до блеска, волосами, карими бархатными глазами и ртом, который тянуло непрерывно целовать. Еще до конца того вечера я понял, что безумно влюблен. Я не представляю, о чем тогда говорил с ней. Позже она бывало подтрунивала надо мной за это.

— Я думала, что ты заика, — говорила Наталья. — И еще жалела: надо же, такой привлекательный парень и — заика.

— С какой стати? Я что, действительно заикался?

— Ну, не то чтобы… в общем мычал что-то вроде б-б-б-б, — и она восхитительно фыркала.

Я узнал, что Наталья — студентка архитектурного института, что ее отец — важное лицо в отделе Лесного хозяйства в Академии наук, что у нее есть младшая сестра и что ее мать — истинная интеллигентка. Отношения с властями у ее родителей были безупречными. Наталья жила с родителями в двухкомнатной квартире — свидетельство высокого положения ее отца.

В тот вечер я проводил Наталью до дома и условился, что мы увидимся на следующий день. Всю ночь я пролежал без сна, с открытыми глазами. Как только настало утро, я занялся бумагами, необходимыми для развода. Встретив Наталью в тот день, я прежде всего сказал: „Я люблю тебя! — А потом: — Ты пойдешь за меня?” Я думал, что сердце выскочит у меня из груди, когда услышал в ответ: „Я люблю тебя. Да?”

К концу недели у нас уже не было сил ждать, когда я получу этот несчастный развод — и дорогая моя Наташа придумала, как нам быть. Она заняла одну из комнат в родительской квартире, а сестра и отец с матерью спали в Другой.

— Стас, — сказала она, — ты жди на лестнице, пока все не заснут, а потом я тебя тайком проведу в квартиру.

Она вовлекла в заговор свою сестру, и та, убедившись, что родители заснули, дала нам знак. Более месяца Наталья что ни ночь пускала меня к себе в спальню, и никто, кроме ее сестры, не знал об этом. И во все последующие годы сестра ее хранила эту тайну. Это был большой секрет.

Если бы отец Натальи обнаружил меня у нее в постели, он бы убил меня. Я ничуть в этом не сомневаюсь. Даже теперь я содрогаюсь при мысли о риске, которому мы подвергались. И тем не менее, вернись те времена, я сделал бы то же не задумываясь. В те колдовские ночи я узнал, что можно вести себя в постели очень тихо. Как только, в конце 1964 года, я получил развод, мы с Натальей поженились. Мы поселились в квартире ее родителей, в той самой комнате, куда она приводила меня до брака.

Первые семь лет мы так и жили у Натальи — впрочем, родители ее не всегда бывали дома: когда их младшая дочь вышла замуж, они частенько навещали ее. К тому же работа отца Натальи позволяла ему много разъезжать вместе с женой. Когда отец Натальи неожиданно умер в 1971 году, ее мать перебралась жить к своей сестре, так что квартира оказалась более или менее в нашем распоряжении.

Почти два года я проработал в институте, изучая вопросы японского рыболовства возле советских берегов, переводя с японского и английского языков специальную литературу. Это была безопасная тихая заводь — „работай, не думай ни о чем, домой и снова на работу”. Затем, в один из неспешных дней, ко мне подошел мой начальник с новостью, положившей начало моему сотрудничеству с КГБ.

— Только что был звонок из ЦК, — сказал он встревоженно. — Вас просили надо позвонить туда. Прямо сейчас! Спросите Романова.

Я знал, почему он выглядел таким встревоженным. Я тоже был встревожен. Звонок из ЦК — дело для института редкое, и, когда такое случалось, это, как правило, было чревато какой-то неприятностью.

— А что им от меня надо?

— Не знаю. Но вы позвоните. Сейчас же?