Против течения. Десять лет в КГБ

Как только мы с Кингом подружились достаточно прочно, я стал прибегать к тонкой лести — одному из важнейших орудий разведчика. И вот настало время, когда я сказал ему: „Мне хотелось бы кое-что сообщить вам, но при условии, что никто об этом не узнает. Журнал, на который я работаю, формально считается всего лишь „органом профсоюзов” Но это не совсем так. В действительности „Новое время” — орган Международного отдела ЦК КПСС, причем он регулярно публикует конфиденциальный бюллетень для советской элиты — его читают не кто нибудь, а члены Политбюро. Так что информация, которую я даю журналу, должна быть точной. Тут не должно быть никаких ошибок — ни в фактах, ни в источниках. Вот почему дружба с вами так важна для меня. В вопросах политики вы — эксперт высочайшего уровня, и я всегда могу положиться на точность всего, что вы говорите” (Иными словами это означало: „Видите ли, господин Кинг, вы общаетесь не с простым журналистом, но с одним из тех, чьи слова доходят до самой советской элиты. И через меня вы можете оказывать влияние на советское руководство”.)

В конце концов я нащупал его ахиллесову пяту. Кинг более всего на свете хотел издавать свою собственную газету, но у него не было на это средств.

Как-то за очередным ленчем я спросил его о ситуации с газетой.

— Это безнадежно, — сказал он. — Я не могу наскрести достаточно денег.

— Не знаю, не знаю, — возразил я как можно более небрежно. — Полагаю, для вас есть очень неплохой шанс. Пожалуйста, примите вот это — по-дружески, от всего сердца. — И я выложил на стол пухлый желтый конверт с миллионом иен.

Затем, чтобы как-то сгладить возникшую напряженность, я завел речь о том, сколь полезной была бы газета Кинга и о том, как я доволен, что могу хоть чем-то помочь столь благому делу.

Наконец, он протянул руку к конверту и торопливо сунул его в карман. В конце ленча я, вновь разыгрывая небрежность, сказал:

— Кстати, желательно, чтобы у меня была расписка — чтобы никто не подумал, что я эти деньги прикарманил. Всего лишь ваша подпись.

Кинг достал свою визитную карточку и на обороте ее поспешно написал расписку.

Это было в пятницу. А в понедельник Кинг позвонил мне, и в его голосе слышалось отчаяние. Я согласился встретиться с ним во время ленча. Как только я его увидел, я понял, что он, вероятно, намерен потребовать назад свою расписку.

— Что случилось? — спросил я. — Вы выглядите совсем больным.

— Да нет, — ответил он. — Я вполне здоров. Дело не в этом. Вы должны вернуть мне мою визитную карточку. Боже мой, если она окажется в плохих руках, она разрушит мою карьеру, повредит моей семье…

— Полагаю, что она действительно может быть использована таким образом, — прервал я его. — Но этого не случится.

— Где она сейчас? В советском посольстве?

— Увы, она уже в Москве. Вчера она была отправлена с дипкурьером.

Он тяжело опустился на стул. Лицо его выражало полное отчаяние. Я даже и не пытался как-то приободрить его. Несколько месяцев спустя я вручил Кингу „пожертвование” на его избирательную кампанию — 3 миллиона иен. Хотя он так и не стал членом парламента, его отношения с Советами сделались — после этого „пожертвования” — куда более тесными. Так Кинг стал моим человеком.

Я всегда был вежлив с ним и всячески выказывал уважение, однако с того момента я постепенно приучил его к необходимости следовать моим инструкциям и распоряжениям. И Кинг оказался надежным агентом. Сверяя полученные от него сведения с информацией от других агентов, мы всегда убеждались, что он — на уровне.

Более сложными оказались мои отношения с одним из ветеранов японской журналистики, работавшим в популярной газете „Иомиури”. Меня познакомил с ним один офицер КГБ, и с самого начала он мне пришелся по душе. Наши вкусы совпадали: мы любили те же рестораны, тот же тип блюд, ту же школу японской живописи. Даже отношение к жизни у нас было сходным. Так что чуть ли не во всем мы отлично подходили друг другу.

Ему было за сорок, и его эрудиция была замечательной — никто другой из моих японских знакомых не мог с такой полнотой объяснить мне все, что меня интересовало относительно культуры Японии. Я то и дело расспрашивал его об истории японской литературы, и ответы его всегда были очень подробны. Он был само терпение и такт. Когда я спрашивал его о тех или иных особенностях японской жизни (к примеру, о кошмарно сложной юридической системе), он продолжал свои разъяснения, пока не убеждался, что я действительно понял что к чему. Нас можно было бы считать настоящими друзьями, если бы, вернувшись в резидентуру, я не был обязан писать подробные рапорты обо всем, что мы с ним обсуждали.