Противоядия

Среди прочего объективности критики мешают критерии, то есть как эстетические догмы, так и догмы философские или моральные. Вместо того чтобы ставить под сомнение свои критерии оценки того или иного произведения, критик в угоду своей доктрине ставит под сомнение само произведение. В самом деле, совершенно очевидно, что произведение должно диктовать свои законы доктрине, а не наоборот. Именно так вначале и было. Привычка, рутина, леность ума, склонность к простым решениям мешают в наше время критику ставить под сомнение свои принципы. Однако в дан- ном-то случае речь идет всего лишь о непонимании, о непонимании в общем и целом бескорыстном. Зачастую же встречается другое. Когда критик выступает в роли борца за какую-либо мораль, за какую-либо геологию, за какую-либо политику, проблема становится гораздо более серьезной. Для такого критика произведение будет приемлемо или нет в зависимости от того, насколько оно может стать иллюстрацией или аргументом в пользу этой морали, этой теологии, этой политики. Один из моих друзей-режиссеров так резюмировал эту проблему: «Если у меня есть хороший пулемет, который превосходно функционирует, но стреляет в моих друзей, я не могу сказать о нем, что он плохой, только на том основании, что он стреляет в моих друзей. Если же у меня есть пулемет, который плохо функционирует, заедает, но при этом стреляет в моих врагов, то я не могу сказать, что это хороший пулемет, только на том основании, что он стреляет в моих врагов». Знать, хорошо или плохо стреляет пулемет, неважно, по какой цели,— вот в чем состоит проблема критика. А в кого он должен стрелять—это уже решать участникам битв, социологам, политикам, армии. Однако чаще всего критика зависит от настроения критика: от злобы, злопамятности, зависти, от личных симпатий и антипатий, естественных для людей, живущих в одном городе. Дружат ли они с кем-то или враждуют, этого уже достаточно, чтобы сделать необъективной

текущую критику, которая как раз, к несчастью, и оказывается наиболее эффективной в повседневном литературном процессе.

Литераторы, то есть писатели и критики, образуют довольно узкую группу людей; это своего рода семья, члены которой, как во всех семьях, бывают обижены друг на друга по той или иной причине или, скажем, из- за каких-то мелких несовпадений интересов. И вот они выносят сор из избы. Показывают его всем. Обидно то, что не только читатели, ничего не знающие об этих стычках, принимают те или иные утверждения за чистую монету; в дураках оказываются и преподаватели, исследователи, находящиеся вдали от этих ссор критики. Все они верят в объективность высказавшихся критиков. Они заимствуют у них аргументы, развивают их, заносят все это на свои карточки; интересно, что толкования того или иного произведения обретают большее значение, чем само произведение. Даже весьма сведущие люди испытывают на себе их влияние. Редко кто читает произведение непредвзято, не зная ничего из того, что было сказано по его поводу. Произведения доходят до них, уже будучи истолкованными, перегруженными комментариями, покрытые объяснениями, тенями и бликами света, которые не имеют отношения к произведению. Иногда таким вот образом рождается целая ложная литературная наука. Это мне кажется особенно характерным для драматургической критики, потому что она более связана с повседневной действительностью, потому что она более близка к журналистике, к случающимся в жизни событиям, чем любая другая критика.