Противостояние

– Это романтическая история, – ответила Александра Егоровна и поправила седые, очень жесткие, вьющиеся волосы. – Поскольку все участники драмы ушли из жизни, я могу рассказать вам правду. Только, пожалуйста, не курите, и не потому, что табак угрожает окружающим более, чем курящим, а оттого, что я считаю табак проявлением моральной распущенности...

– Я буду жевать сигарету, – улыбнулся Костенко. – Если позволите.

Александра Егоровна пожала плечами:

– Неужели такая гадость может доставлять удовольствие? Ну да ладно, жуйте свою отвратительную соску. Видите ли, покойница...

– Кто, кто? – подался вперед Сандумян, не заметив остерегающего взгляда Костенко. – Какая покойница?

– Жена Ивана Ильича... Она была очень хороша в молодости, кавалеры преследовали... До тех пор, пока Иван Ильич жил дома, она была образцом добродетели... А потом у него случилось несчастье...

Сандумян хотел было уточнить какое, но Костенко положил ему руку на колено; тот понял.

– Иван Ильич был очень резким человеком; никто не знает, что произошло тогда у них на вечеринке, но он ударил завуча Завьялова, удар пришелся по виску. Завьялова увезли в больницу с сотрясением мозга. Потом над Иваном Ильичом был суд, дали два года тюрьмы... Через семь месяцев он вернулся... А у него дома – он приехал без предупреждения, за хорошую работу освободили значительно раньше срока – сидел завуч Завьялов... Иван Ильич прошел в свой закуток – у них был свой дом, с массой маленьких закутков, покойник не любил больших помещений; дождался, пока завуч ушел – тот даже пытался с ним заговорить, но покойник свою дверь не открыл; вышел в столовую. А там сидела покойница и Коля. Дело в том, что завуч, чувствуя, видимо, свою вину, приходил подтягивать Колю – у того очень плохо шли гуманитарные дисциплины, совершенно не давались литература, история, география. Никто не знает, что творилось в доме у Кротовых, только соседи слышали, как пронзительно кричал Коля, очень кричал. А после исчез, и нашли его в море через четыре дня: он сбежал из дома, угнал рыбацкий баркас. Но разыгрался шторм, холодно, волны, ужас – представляете состояние ребенка? После этого он и стал заикой. Покойница две недели не выходила из дома, но с той поры совершенно исчезла ее былая самостоятельность и красота – она как-то съежилась и постоянно смотрела на покойника рабскими глазами побитой собаки...

– Иван Ильич был очень жестоким человеком? – спросил Костенко.

– Я бы сказала иначе. Я бы сказала, что он был справедливым человеком. За измену на Руси бабу испокон века драли вожжами...

– Но ведь вы считали, что измены не было? – заметил Костенко.

– Была, видимо, моральная измена, а она подчас страшнее физической.

– И в чем же выразилась измена Аполлинарии Евдокимовны?

– Кого? – удивилась старушка. – Кого?

– Так звали покойницу, – пояснил Сандумян. – Жену Кротова.

– Да? Незадача, а я как-то и не знала ее имени, помню только, что поповское, – и она засмеялась мелким, быстрым, захлебывающимся смехом.

– Иван Ильич был красивым мужчиной? – поинтересовался Костенко.

– О, невероятно! Сильный! Высокий! Уверенный в себе! Очень красивый, мы все были от него без ума.

– До этого Коля не заикался? – уточнил Сандумян.

– Нет. Никогда... Он стал очень тяжело заикаться, бедный мальчик... В нем произошел какой-то внутренний слом...

– Какой? Затаился? Стал тихим?

– Наоборот! Из бутылки выпустили джинна! Он, мне кажется, понял значение силы. Только ее ведь и боятся люди. И он стал главным драчуном – как что не по его норову – сразу в драку! Но я его все равно любила. В нем не было этого отвратительного, как у некоторых учащихся, чувства стадности.

– То есть? – не понял Костенко.

– Вы же помните школу, – ответила Александра Егоровна. – Кто-то набедокурил, зло нужно наказать, – непременно и безусловно, – но ведь не говорят, паршивцы, про зачинщика. Однако его необходимо выявить и наказать, тогда другим будет неповадно... И только один мальчик в классе помогал мне – Коля.

– Ябедничал? – спросил Сандумян.

– Вы плохой педагог, – Александра Егоровна даже передернула острыми плечиками. – Что значит – ябедничал? Он говорил правду. А другие – из ложного понимания духа товарищества – покрывали виновника, молчали.

Костенко снова положил руку на колено Сандумяна и спросил:

– Гоше Козел часто доставалось от него?

– Козел был маленьким тираном. Он горел своими лозунгами и требовал, чтобы все были, как он. По-моему, он был карьеристом...

– А чего ж на фронт добровольно ушел? – снова не удержался Сандумян.

– Вы думаете, бескорыстно?! Он наверняка полагал, что его определят в газету – стишки писать! А пришлось воевать! Взялся за гуж, не говори, что не дюж! Вы думаете, Козел (она снова произнесла фамилию именно так, как и ждал Костенко, с ударением на втором слоге) не донимал учителей?! Комсомол, ему все можно, а мы – мещане, обыватели, да еще не у всех чисто пролетарское происхождение! Нет, нет, их даже сравнивать нельзя, двух этих детей...

– Александра Егоровна, а когда Коля Кротов увлекся авиацией?