Противостояние эльфов (СИ)

— Значит, ты всё-таки решился. — Надменный каркающий голос посла Гволкхмэйя Рениса узнала сразу. Личностью драконеанин слыл одиозной и крайне опасной. Ходили слухи, что Гволкхмэй некогда подло убил собственного отца, а после жестоко разделался со старшим братом, но жители Одореда легенду не подтверждали, хотя о поединках между братьями рассказывали довольно красочно, каждый раз придумывая новые шокирующие подробности. Впрочем, и без того посла страны драконов недолюбливали и старались обходить стороной. Ему приписывали чуть ли не владением телепатией, не в силах объяснить, как этому прохиндею удаётся всегда первым узнавать обо всех важных событиях и предугадывать заговоры. О том, что Гволкхмэй ещё и непобедимый игрок, Рениса слышала от Рэла. Брат зарекался садиться с ним за стол даже для лёгкой партии в кости, но сейчас намечалось нечто куда более замысловатое.

— Сочту за честь сразиться с вами, посол Гволкхмэй, — с улыбкой произнёс Данье.

— Тогда напоминаю, если она уснёт, — И драконеанин качнул головой в сторону Ренисы, — ты проиграл!

Филипп согласно кивнул и помог Ренисе выбрать удобную подушку. Сам же он занял роскошное, но неудобное кресло, тогда как его противник взгромоздился на свой насест. Обитая тканью жердь слегка прогнулась под весом драконеанина, отчего хлипкая на вид конструкция закачалась, Затем Гволкхмэй удостоил Ренису насмешливым высокомерным взглядом, после чего вновь обратился к Данье:

— Что выбираешь? Когти, кисты или перья?

— Пусть решает дама, — уклончиво ответил Филипп и повернулся к Ренисе.

Гволкхмэй недобро хмыкнул, но возражать не стал. Даже напротив, снизошёл до уступки.

— Тогда и я доверю свой выбор сэйлини, — снисходительно выдал он и качнулся на своём насесте. Когтистые ножки чуть слышно звякнули, выдавая нетерпение.

— А что здесь надо делать? — осторожно поинтересовалась Рениса, не торопясь приступить к возложенным на неё обязанностям. Игра всё больше интриговала и в то же время пугала своей неизвестностью. Змеиное чутьё подсказывало, что ставка в этой партии вовсе не что-то незначительное, вроде пары золотых или глупый фант, а нечто весьма серьёзное и крайне важное.

— Мы с послом Гволкхмэем будем упражняться в каллиграфии, — пояснил Данье.

Рениса поджала губы и ещё раз внимательно осмотрела всю игровую площадку, стараясь не упустить ни малейшей детали. В каллиграфии она понимала довольно мало, но решила положиться на свои скромные знания в живописи (её тайное увлечение порицаемое матерью), рассудив, что нанесение символов всё же чем-то близко к рисованию. Ещё раз оглядев кончики перьев и когтей, а так же внимательно изучив длину и ширину ворса у кистей, она огласила:

— Послу Гволкхмэю я отдаю когти, а послу Данье — кисти.

Драконеанин насмешливо фыркнул. Похоже, он не ожидал ничего другого, собственно, как и Филипп.

— Благодарю, моя леди, — с нежностью произнёс он, забирая кисти.

«Я угадала?» — Рениса покосилась на Данье, надеясь увидеть на его лице подтверждение, но Филипп уже сосредоточился на игре. Он вытянул самую толстую кисть, окунул её в ближайшую баночку с краской и размашисто вывел на непонятной субстанции символ, смутно напоминающий пламя с флага Фацуки. А стоило ему оторвать кисть, как знамя вспыхнуло алым и рассыпалась искрами, окрасив внутренность чаши в нежно-розовый оттенок. На внешней же части появилась тонкая алая линия, окаймившая края. В конце хода кисть была отложена в сторону, как бы намекая, что ей больше не будут пользоваться, а баночка с краской придвинута к драконеанину. Однако тот проигнорировал алый. Гволкхмэй подтянул к себе охру и вонзил в открытый сосуд самый маленький писчий коготь. Лёгким росчерком он вырисовал странную каракулю, и когда та высветилась, лицо драконеанина исказило зловещим оскалом. Чаша стала персиковой, и новая оранжевая линия на внешней стороне легла сразу после красной.

Рениса ощутила возникшее за столом напряжение. Что-то было в этих необычных и странных знаках, словно в мире загадочных смыслов и красок разразилась настоящая битва. Каждый новый ход менял цвет чаши, делая его всё темнее. От нежных тонов персика и розы давно не осталось и следа. Чашу омывали то тёмная бирюза и кобальт, то антрацит и жжёная умбра. Редкие всполохи винного пурпура и яркого малахита почти тут же гасли в серо-бурой массе. Постепенно и начертание символов становилось всё резче и жёстче. Яростные линии, словно порезы, всё глубже проникали в рыхлую желеобразную субстанцию и, не заживая, густо кровоточили, разливаясь тёмными пятнами. Их уже не могли перекрыть новые знаки, и теперь игрокам приходилось искать подходящее место, чтобы сделать ход.