Было четверть восьмого вечера, 19 июля, и их тени заметно удлинились. Они ехали весь день, лишь изредка позволяя себе отдохнуть минут пять, и сделали одну получасовую остановку на обед в Рандолфе. Никто из них не жаловался, хотя после шести часов, проведенных на мотоцикле, все тело у Ларри онемело и болело так, словно в него воткнули согни булавок.
Теперь они стояли в ряд перед окованным железом забором. Внизу позади них лежал городок Стовинггон, не очень изменившийся с того времени, как Стю Редман смотрел на него в последние дни, проведенные в том злополучном заведении. За забором и лужайкой, когда-то хорошо ухоженной, а теперь замусоренной и заваленной ветками и листьями, принесенными сюда полуденными грозами, стояло само заведение высотой в три этажа, но, как догадывался Ларри, уходящее еще многими этажами под землю.
Место было тихим и пустынным.
Посередине лужайки стоял щит, на котором было выведено:
СТОВИНГТОНСКИЙ ЦЕНТР ПО ИЗУЧЕНИЮ ЧУМЫ.
ПОСЕТИТЕЛИ ДОЛЖНЫ ОТМЕЧАТЬСЯ У ГЛАВНОГО ВХОДА
Рядом с этим стоял другой щит, на который они все и смотрели.
ШОССЕ 7 на РАТЛЕНД
ШОССЕ 4 на СКАЙЛЕРВИЛЛ
ШОССЕ 29 до I-87
I-87 НА ЮГ до I-90
I-90 НА ЗАПАД
— Гарольд, дружище, — пробормотал Ларри. — Жду не дождусь, когда же я пожму твою руку и угощу тебя пивком… или шоколадкой «Пейдей».
— Ларри! — воскликнула Люси.
Надин лишилась чувств.
Глава 45
Утром 20 июля, без двадцати одиннадцать, она выбралась на свое крыльцо, захватив с собой кофе и тост, как она делала каждый раз, когда ее термометр «Кока-кола» снаружи низкого окошка показывал выше десяти градусов. Стоял разгар лета, лучшего лета, какое могла припомнить Матушка Абагейл с 1955-го, когда умерла ее мать, дожившая до девяносто трех лег. Как плохо, что не осталось никого вокруг, с кем бы вместе порадоваться ему, подумала она, осторожно опускаясь в свою качалку без подлокотников. Но разве они когда-нибудь радовались лету? Кое-кто, конечно же, да: радовались молодые влюбленные, радовались старики, чьи старые косточки прекрасно знали, что такое мертвая хватка зимы. Теперь большинство молодых и стариков исчезли, как, впрочем, и большинство людей средних лет. Господь ниспослал суровое наказание человеческой расе.
Кто-нибудь мог бы поспорить с таким суровым приговором, но Матушка Абагейл была не из их числа. Он уже сделал это однажды с помощью воды, и когда-нибудь еще Он сделает это с помощью огня. Не ее это дело — судить Господа, хотя она и жалела, что Он решил дать ей испить сию чашу. Но, когда дело доходило до
Она издала смешок, кивнула головой, сунула тост в широкую горловину своей кофейной чашки и держала его там, пока он не размяк достаточно, чтобы она могла прожевать его. Шестнадцать лет минуло с тех пор, как она распрощалась со своим последним зубом. Беззубой она вышла из утробы матери и беззубой сойдет в могилу. Молли, ее праправнучка, с мужем подарили ей искусственные челюсти к Дню матери[8]
на следующий же год — тот год, когда ей самой исполнилось девяносто три, но они натирали ей десны, и она надевала их, лишь когда знала, что Молли и Джим собираются навестить ее. Тогда она доставала челюсти из коробки в шкафу, хорошенько чистила и вставляла их. И, если у нее-хватало времени до приезда Молли и Джима, она строила себе гримасы перед замызганным зеркалом в кухне, рычала сквозь эти большие белые фальшивые зубы и смеялась чуть не до слез. Она была похожа на старого черного крокодила из болот Флориды.