Она выглянула в окно и увидела мерцание переносного фонаря, выбивающееся из окошка сарая и освещающее маленький участок ее дворика. Интересно, подумала она, пахнет ли еще коровой в этом сарае. Она не заходила туда года три, не меньше, в этом не было нужды. Последняя ее корова, Дейзи, была продана в 1975-м, но спустя двенадцать лет в сарае еще пахло коровой. Может, пахнет и до сих пор. Впрочем, что с того — бывают запахи и похуже.
— Мэм?
Она оглянулась. Ральф уже сидел рядом с Ником, держа в руках листок бумаги и разглядывая его при свете лампы. На коленях у Ника лежал блокнот с шариковой ручкой. Он по-прежнему пристально смотрел на нее.
— Ник говорит… — Ральф прочистил горло в смущении.
— Продолжайте.
— В его записке сказано, что трудно читать по вашим губам, потому что…
— Кажется, я знаю почему, — сказала она. — Не беспокойтесь.
Она встала и проковыляла к бюро. На второй полке сверху стояла пластиковая банка, и в ней, в мутной жидкости, как медицинские экспонаты, плавали две вставные челюсти.
Она выудила их и сполоснула в миске с водой.
— Господи Боже, как я с ними намучилась, — мрачно пробормотала Матушка Абагейл и вставила челюсти в рот. — Нам надо поговорить, — сказала она. — Вы двое здесь главные, и нам надо кое с чем разобраться.
— Ну, — протянул Ральф, — только не я. Я за свою жизнь был всего лишь простым рабочим и еще немножко фермером. И мозолей я в свое время нажил куда больше, чем разных там мыслей. Так что главный, пожалуй, тут Ник.
— Это правда? — спросила она, глядя на Ника.
Ник стал быстро писать, а Ральф — читать вслух написанное по мере того, как буквы складывались в слова:
— «Да, это была моя идея ехать этой дорогой. А насчет того, кто главный, я не знаю».
— Мы встретили Джун и Оливию милях в девяноста к югу отсюда, — сказал Ральф. — Позавчера это было, верно, Ник?
Ник кивнул.
— Мы уже тогда ехали к вам, Матушка. Женщины тоже двигались на север. Как и Дик. Вот мы и объединились.
— Вы еще кого-нибудь видели? — спросила-она.
Она кивнула. — Дик сказал, что за день до того, как он присоединился к нам, он слышал звук мотоцикла где-то южнее. Так что есть и другие. Думаю, они пугаются при виде довольно большой группы людей.
— Почему вы приехали сюда? — Ее глаза, обрамленные сетью морщин, строго уставились на него.
Ник написал:
— Благослови Господи ребенка, — рассеянно произнесла Матушка Абагейл. Потом она взглянула на Ральфа и спросила: — А вам?
— Один или два раза, мэм, — сказал Ральф и облизнул губы. — Что мне снилось больше всего, так это… это тот, другой малый.
— Какой другой малый?
Ник написал. Обвел то, что написал, в кружок. Протянул листок бумаги прямо ей. Глаза у нее уже не очень годились для близкой работы без очков или без светлой лупы, которую она купила в хемингфордском торговом центре в прошлом году, но это она сумела прочесть. Слова были написаны крупным шрифтом, как те, что начертал Господь на стене дворца Валтасара. От одного взгляда на обведенные в кружок слова ее охватил озноб. Она подумала о ласках, ползущих через дорогу на своих животах, оскалив на ее мешок свои острые как иглы зубки убийц. Она подумала об открывшемся красном глазе, блуждающем во тьме в поисках теперь уже не одной только старухи, а целой группы мужчин и женщин и… маленькой девчушки.
Два обведенных слова были:
— Мне было сказано, — произнесла она, складывая листок, расправляя его и вновь складывая, на время позабыв о тяготах артрита, — что нам надо идти на запад. Сказано было во сне, Господом Богом. Я не хотела слушать. Я старая женщина, и все, чего я хочу, так это умереть на этом маленьком кусочке земли. Он принадлежал моей семье сто двенадцать лет, но мне предначертано умереть не здесь, точь-в-точь как Моисею было предначертано идти в Ханаан с чадами Израилевыми.
Она помолчала. Двое мужчин спокойно смотрели на нее при свете лампы, а снаружи по-прежнему моросил тихий дождь. Грома больше не было. «Господи, — подумала она, — эти челюсти натирают мне десны. Я хочу снять их и лечь спать».