Протопоп Аввакум и начало Раскола

Он показывает себя во всем верным идеям кружка Стефана. Последнее изданное им распоряжение о единогласии привело к совершенно неожиданному последствию: оно заставило архиепископа потребовать увеличения отпуска воска, «ибо единогласие требует для совершения службы больше времени, нежели многоголосие»[876]. Это распоряжение в Сибири, как и в других местах, подало повод к конфликтам: в Нике приказной Прокопий Протопопов поносит и бьет священника, который выполняет правило единогласия; он колотит его, он даже принимается за его жену, которую он избивает до полусмерти. Архиепископ, проезжая несколько позднее по своей епархии, лично укоряет Прокопия за его поведение; последний же, вместо того чтобы раскаяться, ругает его и точно так же, как это делали в Москве, обзывает его и сторонников улучшения церковной жизни – ханжами. «Впрочем, – добавил он с необычайным предвидением того, что будет, – ваше время прошло»[877].

Таким образом, Аввакум и его архиепископ были как бы созданы, чтобы понимать друг друга.

II Аввакум – протопоп Вознесенского собора; его паства, дело Струны, его миссия у Далмата

Все было бы прекрасно, если бы Симеона не вызвали в Москву. Никон, пред лицом широкого противодействия, вызванного его первыми мерами, решил через полномочный орган дать законное обоснование своей реформе, заключавшейся, по его мнению, в том, чтобы привести московские книги и обряды к греческим образцам. В ноябре 1653 года было принято соответствующее решение[878]. Ввиду того, что речь шла не об обычном соборном совещании, собиравшемся обычно на первой неделе Великого поста, а о полномочном торжественном соборе, то на него были вызваны иерархи из отдаленных епархий. Симеон отправился в путь 22 января 1654 года[879]. Епархиальный судный приказ был на время его отсутствия поручен двум мирянам, Григорию Черткову и Ивану Васильеву по прозвищу Струна, который, кстати сказать, один, в звании дьяка[880], управлял всеми житейными делами домочадцев притча Софийского собора. Авва кум, как новоприбывший, не мог претендовать ни на какую особую должность или на какие-либо особые права.

Однако он был хозяином в своем Вознесенском соборе. В его ведении был по меньшей мере один священник, один дьякон, один чтец и один пономарь[881]. Он, без сомнения, осуществлял в Сибири свои принципы с такой же строгостью, как он это делал в Лопатищах или в Москве. Почва была здесь, однако, еще более неблагодарной, а работники на Божьей ниве редки; поэтому требовалось особое напряжение сил. К сожалению, у нас имеется описание всего лишь нескольких значительных эпизодов, дату которых притом трудно определить; соответственно, нам не легко пролить свет на повседневную деятельность Аввакума в этот период.

Во время отсутствия архиепископа протоиерей Вознесенского собора был после своего собрата протоиерея собора св. Софии вторым по значению духовным лицом во всей Сибири. Когда он торжественно совершал богослужение в роскошном облачении, присланном царевной Ириной[882], то можно было только любоваться его стройной фигурой аскета и благолепием его движений и речей; когда же он проходил по улицам с высоким посохом с позолоченными яблоками, ношение которого ему впоследствии поставят в укор[883], то он должен был внушать благоговейное почтение бесчисленным нарушителям своего христианского долга, обитавшим в Тобольске – этом губительном Вавилоне. Он ведь особенно преследовал самые обыкновенные для них пороки: разврат и пьянство, при этом он не ограничивался одной лишь проповедью, он и действовал.

Однажды, около полуночи, какому-то пьяному монаху взбрело на ум стать прямо под окнами протопопского дома и закричать: «Наставник, наставник, дай мне скоро Царство небесное!» Вся семья в это время как раз собиралась совершать домашнюю службу. Пришлось волей-неволей открыть дверь настойчивому непрошенному гостю. Аввакум прервал богослужение и принял его. «Чесо просиши?» – спросил он вошедшего. «Хощу Царства небесного, скоро, скоро!» – «Можеши ли ты испити чашу, еяже ти поднесу?» – «Могу! – давай в сий час, не закосня». Пономарю было приказано поставить посреди комнаты стул с топором, которым рассекали мясо, и одновременно приготовить толстую веревку. Сам Аввакум взял книгу и стал читать отходную. Монах удивился. Но, когда ему велели положить голову на стул, и притянули веревкой за шею, он начал кричать: