Протопоп Аввакум и начало Раскола

27 июля протопоп представил эти свои письменные размышления своему другу, и, может быть, в тот же день состоялся еще один бесконечный бурный спор с «пьяными философами», имен которых мы не знаем; конечно, это наименование «пьяные философы» было взято в переносном смысле. Если верить предисловию, которым непосредственные ученики Аввакума снабдили это сочинение, то выходит, что не кто иной, как Ртищев поставил вопрос: «Нужно ли изучать риторику, диалектику и философию?» Споры, состоявшиеся в этот знаменательный день, были достойны войти в историю. Вопрос ставился тут о чем-то совершенно ином и более важном – он не касался ни перстосложения, ни добавления или убавления слогов, ни обряда[1274].

Как раз в этот момент Аввакум, взвесив все, счел себя обязанным нарушить молчание, обещанное им царю. Это молчание было, впрочем, относительным. Но каково бы оно ни было, для человека, привыкшего громко, «благовременно и безвременно» высказывать свои убеждения, и это относительное молчание длилось слишком долго. Аввакум вспомнил об Иоанне Златоусте: «Священнику надлежит обличать зло; молчать – значит быть врагом Бога и людей»[1275]. Состояние церкви становилось все хуже и хуже: у Никона еще были его приверженцы, сомневавшиеся в законности действий Питирима; каждый священник служил по-своему, народ не знал уже больше, кому повиноваться, и старые обычаи понемногу исчезали. В первых числах августа Аввакум написал царю. Он просил у него две вещи: восстановить прежнюю веру и даровать церкви патриарха, смиренномудрого и без всякого снисхождения к ереси[1276]. Он предлагал в качестве кандидатов Сергия Салтыкова, Никанора и некоторых других, среди которых окончательный выбор, как полагалось, должен был совершить жребий[1277]. Иначе дьявол мог пожрать Русь!

Он был в это время болен. Боли в спине причиняли ему очень большие страдания, поэтому или же потому, что у него не было больше доступа к царю, Аввакум решил поручить своему верному Федору передать царю письмо. Федор же, вместо того, чтобы действовать обычным путем и отнести челобитную по назначению в Приказ тайных дел, воспользовался выходом царя, чтобы лично приблизиться к нему. Его состояние юродивого Христа ради разрешало ему все! Однако царь приказал отвести его к стрельцам – страже Красного крыльца; челобитную его взяли только там, узнав при этом, что он посланец Аввакума. Он сейчас же был ото слан к своему духовному отцу. Но ему взбрела в голову злополучная мысль пойти опять предстать пред царем, наверное, чтобы узнать о результате своего поручения. Царь еще был в церкви; он подошел еще ближе к нему, увлекая за собой Аввакума и предаваясь своим обычным чудачествам. Царь Алексей был уже и так недоволен челобитной. Он уже чувствовал повторение неотступных просьб и надоевших напоминаний докучливого протопопа. Он разгневался и отослал юродивого к архимандриту Павлу в Чудов монастырь, приказав посадить его на цепь. Одно мгновение повелитель страны и протопоп находились лицом к лицу: они обменялись взглядами, поклонились друг другу, не проронив ни слова. Вскоре в хлебне Федор совершил чудеса: «Божиею волею железа разъсыпалися на ногах пред людми. Он же, покойник-свет, в хлебне той после хлебов в жаркую печь влез» и нимало от того не пострадал. Царь пришел проведать его и тут же освободил его. Но дружба между Аввакумом и царем порвалась[1278]. Вместо того, чтобы замолчать, Аввакум снова принялся за старое. Он принял решение: ибо не от сильных мира сего получал он повеление проповедовать истину, а свыше чувствовал он указание говорить. В своей первой челобитной он излагал свои принципиальные взгляды, вскоре после нее он направил царю вторую челобитную, касавшуюся уже конкретного случая. То был содомский грех, совершенный, и притом не раз, греком Дионисием в алтаре Успенского собора над иподьяконом – скандал, разглашенный священником Иродионом, которому сам потерпевший рассказал об этом, и теперь ставший достоянием всех; то было кощунство, требовавшее очищения святого места. «Пес убо, аще скочит в церковь, ино освящение есть: а то такая скверна, ея же ради Содома и Гомора пять градов погибе!» За это требуется примерное наказание! А епископ закрывает глаза на это дело! Хуже того, Иларион, зная обо всем этом, обучается у этого безбожника греческому языку и внешней мудрости. «Вонми молению» моему, «не клеветы ради тебе, государю, известно творяща, но да гнев Божий таковых ради вин все государство не постигнет. А се и безчестие всему государьству от странных сих. (…) И аще архиереи исправити не радят, поне ты, христолюбивый государь, ту церковь от таковыя скверны потчися очистить!»[1279]

VII Царь склоняется принять новую церковь: Аввакум выслан

Аввакум принялся за епископов. Последние донесли на него царю: он нарушил свое обязательство, он проповедовал «по улицам и по стогнам градским», он учил верующих не ходить в приходские церкви; надо освободить церковь от него, снова его выслать![1280]