Протопоп Аввакум и начало Раскола

Возражал ли Аввакум здесь против светской науки вообще или только против астрологов, новых икон и никониан? Конечно, против всего этого, но красной нитью через всю беседу проходит протест против всей тогдашней чувственной, внешней и антихристианской жизни, развернувшейся перед его глазами после его возвращения из Сибири. И эта мысль лежит в основе всех его проповедей, поскольку именно в этом состоит смысл старой веры.

III Сочинение о Божестве и твари

В беседе «Списание и собрание о Божестве и о твари» (иначе именуемое «О сотворении мира, грехопадении и о потопе») мы снова находим те же насущные вопросы: Аввакум выступает против ложной мудрости, ведущей к астрологии, и против разнузданной жизни, выражающейся, в частности, в невоздержании в пище и в пьянстве. Литературная форма тут та же: это очень свободный комментарий Священного Писания, адресованный слушателю. Но начинается беседа с тщательно продуманной критики очень распространенного в Древней Руси сочинения «Беседа трех святителей»[1712]. Три святителя и учители православной церкви Василий Великий, Григорий Богослов (Назианзин) и Иоанн Златоуст задают друг другу вопросы с соответствующими ответами по тем космогоническим проблемам, которые, не будучи разрешенными Библией, волновали народное воображение. Сюда относятся такие представления, как солнце, сотканное из ризы Господней; земля, образованная ангелами из морской пены и стоящая на трех больших и тридцати пяти малых китах, и море, стоящее на железных столбах. Заслуга Аввакума заключалось не столько в том, чтобы осудить «Беседу», уже запрещенную «Кирилловой книгой» в качестве книги, неподходящей для чтения верующих, сколько в том, чтобы подтвердить это запрещение историческими и богословскими аргументами.

Василий Великий умер до Второго Вселенского Собора, Иоанн Златоуст – между Вторым и Третьим. Как же могли они, спрашивает Аввакум, беседовать в столь разные времена?[1713]

До создания мира Бог не мог обитать, как это якобы говорил св. Григорий, в трех небесных «камарах» (палатах), ибо Бог все обнимает и не содержится ни в каком месте; если же он трапезовал с Авраамом и беседовал с Саррой, и если он показал задняя своя Моисею, если Он явился Исаии и Иезекиилю, то лишь «подобием Своим», аналогией («А все Господь схождением творил»). Ареопагит говорит ведь: «Свет Бог, но и не свет, паче бо света; живот Бог, но и не живот, паче бо живота». «Неодержимаго одержал в одном месте, и необъемлемаго и неприступнаго посадил в камары»! Подобным образом ангелы не могут быть непосредственно по природе изведены из Духа Святого, ибо они были приведены из небытия в бытие Богом-Словом и лишь освящены Духом Святым. Что касается повествования о том, что пена якобы собирается ангелами («ангелы-де по морю пену собирали»), а также о китах, то это чистый вымысел. «Чти Бытию и Гранограв о сотворении твари: тамо истинна».

Далее он переходит к объяснению Книги Бытия. Пишущий всегда в смелой манере, Аввакум использует свой комментарий для протеста против пьянства и социальных несправедливостей – против тяжелого труда женщин и детей; против суеверий – астрологов и альманашников, каковые он считает главными бичами своего времени[1714].

В конце Аввакум связывает с родом Авраама через родословие Евангелия от Матфея Христа «Бога и Спаса душам нашим, от колена Июдова», со времени земной жизни Которого по сие время прошло 1680 лет[1715].

IV Житие Аввакума и Житие Епифания

В том же 1672 году Аввакум написал первые страницы своего Жития. Естественно, во время его долгих бесед с Епифанием он неоднократно рассказывал ему те или иные случаи из его долгой многострадальной жизни. Он говорил ему и о том, что иной раз сам был виноват в том или ином конфликте; что ему удавалось выйти живым из смертельной опасности, что он своим моральным авторитетом одерживал победу над злом; что так или иначе правда всегда выявлялась, что везде и всюду рука Провидения была над ним. Какое могло быть лучшее доказательство тому, что старая вера угодна Богу? Во что бы то ни стало необходимо было сохранить для нынешних и будущих верующих воспоминание о чудесах Божиих, совершенных над протопопом Аввакумом. Аввакум вполне отдавал себе в этом отчет. Но можно ли простому смертному написать свое Житие, подобно тому как пишутся Жития святых? Его духовный отец Епифаний снял с него сомнения: он приказал ему писать.

Апостолы говорили о самих себе, это было оправданием. Дорофей пересыпал свои поучения рядом автобиографических подробностей, даже самого житейского характера. Можно было, следовательно, при необходимости, использовать разговорный язык и тон. Но в то же самое время сама собой напрашивалась определенная литературная форма: форма жития. Сперва должно было идти назидательное введение, затем основной текст, наконец чудеса: причем желательно было использовать нормальный язык современных литературных произведений. Аввакум чувствовал все это; и отдался своему вдохновению.