Протопоп Аввакум и начало Раскола

Поколения на Руси быстро сменялись: в середине последней четверти XVII века оставалось уже мало людей, живших при старой вере. После патриарха Питирима, в апреле, умер Иларион, митрополит Рязанский. Это случилось 6 июня 1673 года, в тот самый момент, когда он собирался удалиться в любимый им Макарьевский монастырь[1730]. 21 июня за ними в возрасте лишь 47 лет последовал добрый Федор Ртищев[1731]. 8 января 1674 года внезапно бросил свою кафедру епископ Александр. Он перешел на монашеское житие в Николо-Коряжемский монастырь и сообщил об этом царю лишь после того, как принял схиму: не соглашаясь на полное подчинение двору и не идя вместе с тем на открытый разрыв, он предпочел найти покой в иноческом уединении. В этом затерянном северном монастыре он и умер 17 декабря 1678 года[1732]. Митрополит Крутицкий Павел скончался 9 сентября 1675 года[1733]. Через шесть месяцев должна была наступить очередь и самого царя.

Героями дня были новые люди, частично уже более или менее известные, как например Артамон Матвеев и Симеон Полоцкий, частично совершенно дотоле никому неведомые, как Сильвестр Медведев или Димитрий Туптало, будущий Димитрий Ростовский. Будущий Петр Великий уже родился на свет: это произошло 30 мая 1672 года. Увлечение Западом все меньше и меньше уравновешивалось воспоминаниями о прошлом. В большом свете уже было принято носить чужеземный костюм, стричь бороду, и бояре уже начали придавать такой облик и своим людям. Таким образом, новая мода мало-помалу прививалась и широким народным массам. Недаром в августе 1675 года в Москве уже насчитывалось восемь представителей иностранных держав[1734]. В Немецкой слободе было три лютеранские и одна реформатская церковь, каждая имела своего пастора и определенный приход[1735]. Кроме того, и в провинции тоже были протестантские церкви: в Туле для иностранных рабочих Петра Марселиса при металлургическом заводе и другая, в Архангельске, для голландских купцов[1736]. Через эти каналы легко проникали западноевропейские идеи. В Архангельске еще жил один иноземный проповедник, фанатично придерживавшийся взглядов Якова Беме: после своей смерти он завещал все свои книги своему ученику Конраду Нордерману. Последний скоро переехал в Москву, где он не замедлил начать распространение идей не только Беме, но и двух еретиков, казненных в Пресбурге 16 июля 1671 г. – Коттера и Драбика[1737]. Уже в эту эпоху в Москве была известна секта квакеров[1738].

Волнения 1652 года были прочно позабыты: лютеране и реформаты столь же свободно отправляли свое богослужение, как и в любой другой стране мира, но католикам всякое отправление богослужения было воспрещено, как замечает Кильбургер в 1674 году[1739].

И вместе с тем даже в отношении к католикам чувствовались новые веяния. После Андрусовского мира (13 января 1667 года) Польша уже перестала быть вражеской страной: отношения между католиками и православными становились все более частыми[1740]. Имело место не только то, что царь через посредство Менезия официально обратился к папе, но, более того, в августе 1674 года в Москве появились два доминиканца, а в ноябре и декабре того же года через Русь пропутешествовали два католических священника, направлявшихся в Персию[1741]. В 1675 году Императорское посольство, возглавляемое А.-Ф. Боттони, включало иезуита доктора богословских наук Фр. Шлегеля. Это посольство оставалось в Москве с 25 августа по 28 октября[1742]. По-видимому, теперь уже меньше боялись страшных латинских ересей.

Тем более пользовались исключительно большим успехом малороссы: Лазарь Баранович, Иоанникий Голятовский и другие. Они не довольствовались тем, что посылали в Москву и продавали там свои произведения; они приезжали сюда и для проповеди[1743]. Появилась совершенно новая книга «Синопсис» Иннокентия Гизеля, напечатанная в Киеве в 1674 году и затем перепечатанная в 1676 и 1680 годах. Почти сразу же после своего выхода в свет она была доставлена в Москву. Это было первым руководством по истории, которое видели в Московии[1744]; надо сказать, что оно было весьма обстоятельным и хорошо составленным. Но дух этой книги был чисто малороссийским и не имел ничего общего со строго ортодоксальным московским направлением[1745].