Протопоп Аввакум и начало Раскола

Усиление гонений, которого добился Иоаким, не могло не отозваться также и на Пустозерске. Скоро в темнице оказалось уже не четверо, а пятеро заключенных[1768]. Юродивый Киприан, который уже давно находился в Пустозерске на правах вольного поселенца, в 1675 году был заключен в тюрьму «за безумные словеса». Он под пыткой исповедал свою приверженность древнему благочестию, вслед за чем был послан запрос в Москву о том, что с ним делать. Ответ гласил: публично объявить ему его вину, соответственно докладу воеводы Леонтия Неплюева, и за безумные слова его наказать его смертью, отрубив ему голову, дабы другим не было повадно так поступать, а отчет дати о сем Новгородскому воеводе, боярину Артамону Матвееву. Казнь состоялась 7 июля 1675 года[1769].

В это время Аввакум писал продолжение своих Бесед.

Первая беседа, написанная после письма Морозовой, представляла собой полемическое сочинение, направленное против новых монахов, «исшедших из бездны», имеющих «подклейки женския и клобуки рогатыя». Аввакум дает историю этих «клобуков рогатых». Они происходят от «бабы-еретицы», которая некогда занимала папский престол. Затем состоялся Флорентийский собор. «Патриарси гречестии и весь Восток и Запад» собирались на этот собор, «яко и у нас бысть ныне при вселенских в Москве такая же лукавая сонмища». Марк Ефесский был подвергнут заточению, «якоже и нас, бедных, здесь». Тогда папа Евгений «прииде на собор в преждереченнем рогатом клобуце, управляяй правило уставляяй законы и предания новая, а старая вся, отеческая, отмещуще. И приписаша царь и власти греческия к нему, лукавому собору, руки своя». В этом было лжемудрие греков: они надели рогатые клобуки и приняли новые догматы. Отсюда и все их горести. Константина-царя «предал Бог за отступление-то сие Магнету, турскому царю, и все царство греческое с ним. А на Русь было напряг в мимошедшем году. Да еще удержа молитвы сидящих по темницам и тюрьмам, вопиющих к Богу день и нощь»[1770]. Бог же ожидает обращения никониан. «Токмо жги да пали, секи да руби единородных своих!» Другого они ничего не знают!

«Богом преданное скидали з голов, и волосы расчесали, чтобы бабы блудницы любили их; выставя рожу свою да подпояшется по титкам, вздевши на себя широкий жюпан! (…) Помнишь ли? Иван Предтеча подпоясывался по чреслам, а не по титкам, поясом усменным, (…) да же брюхо-то не толстеет. А ты, что чреватая жонка, не извредит бы в брюхе робенка, подпоясываесе по титкам! Чему быть! И в твоем брюхе том не менше робенка бабья накладено беды-тоя, – ягод миндалных и ренсково, и раманеи, и водок различных (…). Бедные, бедные! Так-то Христос приказал жить и святии научиша? (…) Ну-су полно бранится – тово нам. Приимите вы первыя наши святыя и непорочныя книги, ихже святии предаша, и обычая свои дурныя отложите: мы станем пред вами прощатися о Христе Исусе, Господе нашем»[1771].

К тому же времени относится и беседа «Об иконном писании». «Пишут от чина меньшего, а велиции власти соблаговляют им, и вси грядут в пропасть погибели, друг за друга уцепившеся», ибо «все писано по плотскому умыслу»: здесь царствует та же чувственность, что и в простом человеке; все это делается по фряжскому образцу: Богородицу пишут «чревату» в Благовещение, словно Она уже зачала во грехе Христа. А «в Жезле книге написано слово в слово против сего; в зачатии-де Христос обретеся совершен человек!»