Протопоп Аввакум и начало Раскола

«А на молебны-те хотя и давайте им, а молебны-те в Москву-реку сажайте». «А с водою-тою, как он приидет в дом твой и в дому быв, водою и намочит: и ты после ево вымети метлою, а робятам вели по-за печью от него спрятатися, а сам с женой ходи тут и вином ево пой, а сам говори: прости, бачко, нечист, – с женой спал и не окачивались, – недостойны ко кресту; он кропит, а ты рожу-ту в угол вороти, или в мошну в те поры полезь, да денги ему добывай (…) А хотя и омочит водою-тою: душа бы твоя не хотела!»

Официальная церковь не считала кощунством силой навязывать свои таинства старообрядцам; почему бы им и не прибегать ко всевозможным ухищрениям, чтобы избегать того, что с их точки зрения было не таинством, а осквернением? С этого момента оказалось найденным то оружие, которым они пользовались на протяжении двух веков: откуп – освобождение от насильственного обращения с помощью денег. То, что Аввакум выражал здесь без точных формулировок, без четких разграничений, но не без крепких словечек, в которых он сам потом раскаивался, но, в сущности, высказываясь очень умеренно и глубоко мудро, – это было не что иное, как весьма нужная наука: казуистика старообрядчества.

В конце Аввакум, подтверждая получение предсмертного послания Авраамия, добавляет: «Пускай згорел за Христа! Любо мне гораздо! А здесь Киприяну голову отсекли». Затем он обращается, в частности, к некоему Борису, возможно, Борису Афанасиевичу, боярскому сыну, которого он некогда порицал за робость и нерешительность. Он, видимо, хочет знать, играет ли он теперь какую-нибудь роль среди московских христиан, и говорит ему: «На всяк день по дважды в день кажу вас кадилом и домы ваша, верных рабов Христовых, и понахиды пою, и мертвых кажю, и благословляю вас крестом Христовым (…) пятью днем, по всяком правиле. А ты за меня кланяешься ли Богу-свету?» Далее оба узника, Епифаний и он, просят благословения Досифея: «Отец святый, моли Бога о нас!» Наконец, Епифаний, чтобы подтвердить свое согласие с посланием, прилагает и свое собственное благословение[1781].

Аввакум не ведал покоя, и когда к нему не поступало срочных запросов, он принимался за какое-либо исследование, требовавшее значительного времени. Легче всего ему было комментировать Священное Писание; этим он занимался и ранее, и эта форма богословского творчества позволяла ему делать экскурсы в более близкое прошлое, а также и в настоящее. Беседа «О Божестве и о твари» была лишь комментарием к книге Бытия, две последние беседы разбирают стих за стихом Послание к Римлянам и Евангелие от Матфея. Тем же путем он идет и сейчас, выбирая на сей раз несколько псалмов.

Каждый раз, когда Аввакум принимается за текст, он как будто сперва хочет добросовестно выполнить свою задачу. Он объясняет псалом 102 и делает ряд совершенно правильных нравственных выводов. И вдруг у него вырывается как бы восклицанием: «Ныне-же равны вси здесь на земли; нечестивии ж и паче наслаждаются». При первом же удобном случае чувство его прорывается. В связи со словами псалма «И царство Его всеми обладает», он разражается грозной филиппикой против никониан. В псалме 83 он отправляется от слов: «Ибо птица обрете себе храмину и горлица гнездо себе, идежи положи птенца своя» и толкует:

«На птицы указует пророк, изряднее же на горлицу: ибо та птица печалная, егда осиротеет после мужа своего – горличища, потом за инаго посягает и на сыром древе не обитает, но на сухом садится, а и та-де гнездо имеет к воспитанию птенцов. Сия птица образ носит хотящих наследовати спасение. Всякому правоверному печаловатися паче всего подобает о умершей грехми души своей и сырости ошаятися, еже есть толстых пищ и пития, и ясти и пити толико, еле живу быти токмо, птенцы свои полагати всегда во гнезде, еже есть во церкви Божии, ум, и смысл, и желание неотложно имети, и расти, и питатися словом Божиим (…) О горлице в Лексиконе писано».