Протопоп Аввакум и начало Раскола

Аввакум, очевидно, имел в своем заточении одну из тогдашних энциклопедий, называвшихся Алфавитами и Лексиконами, так как он часто ссылается на них именно под этими названиями[1782]; впрочем пользуется он ими свободно, исправляя где нужно текст книги своими воспоминаниями детства, когда он гонял голубей. Очевидно, под руками у него был и Маргарит, ибо в своих трудах он часто и притом довольно точно цитирует этот ценный сборник[1783]. Но в основном он пользовался Священным Писанием, богослужебными гимнами св. Иоанна Дамаскина[1784], творениями Андрея Критского[1785], Иосифа Сладкопевца[1786], из которых он знал наизусть целые отрывки; творениями святых отцов, житиями святых, Толковой Псалтырью, книгами Иосифа Евреина[1787]. Он много читал; во всех возможных случаях он стремился расширить свой литературный кругозор. Но все эти материалы переплавлялись, оживлялись, осовременивались в вечно кипящем котле его творческой мысли и чувства. Речь для него шла не столько об экзегетике, столько об апостольстве.

Псалом 40 позволяет сделать еще гораздо больше сближений с современностью. Сперва идет страшное предупреждение для тех, кто позволяет себе соблазниться никонианством. «Будет ти и самому жарко в день лют от Господа, а печеныя-те от веры живы будут там». Враги Давыда желали его смерти, а «Анна Ртищева мне говорила: а и Аввакум протопоп! коли тебя извод возмет!» Псалмопевец предсказывает обстоятельства Страстей Господних:

«А нынешние жиды, в огонь сажая правоверных християн, тоже ругаяся, говорят: аще-де он праведен и свят, и он-де не згорит! А кой не згорит, и оне иссекши бердышами, и паки дров насеченных накладут, да в пепел правоверных жгут, яко и там на кресте Христа мертва и ребра мужик стрелец рогатиною пырнул. Выслужился (…), пять рублев ему государева жалованья, да сукно, да погреб! Понеже радеет нам (…). Ох, ох, бедныя».

Псалом 41, как говорит Аввакум, учит тому, чтобы не отчаиваться во время преследований.

Псалом 44 объясняется в общем смысле до стиха 18. Затем, без видимой причины, Аввакум вспоминает героев, которые сами идут в огонь во славу Господа. Он, который обычно учит ненавидеть не людей, а дьявола, приходит в состояние крайнего гнева, называя никониан собаками, Никона – чародеем, который околдовал людей и паче всего царя! Он ему польстил, называя его в сочиненных им ектениях «благочестивейшим», а несчастный и право подумал, что нет такого святого, как он! Подобно Навуходоносору действует! И даст ли ему еще Бог покаяние после того, как он пролил столько крови!

«В коих правилах писано царю церковью владеть и догматы изменять (…)? Толко ему подобает смотрить и оберегать от волк, губящих ея, а не учить, как вера держать и как персты слагать. Се бо не царево дело, но православных архиереов и истинных пастырей (…), не тех (…) пастырей, иже и так и сяк готовы (…) перевернутца. (…) Хороши законоучителие! Да што на них дивить! Таковыя нароком наставлены, яко земския ярышки, – что им велят, то и творят!»

Далее он обращается к царю: «Кайся вправду Манасия (…) Виждь, начальних согрешения какову беду миру наносит (…) Престани-де, государь, проливати крови неповинных; пролей в то место слезы (…), расторгни узы седящих в темницах и изведи живых закопанных в землю; припади к коленом их с покаянием, да умолят о тебе Бога».

Вспоминая трех узниц, Аввакум не может удержаться от того, чтобы не воспеть им хвалу. Не бойтесь ничего, венцы небесные вас ожидают!

Но эти обращения к дорогому его сердцу царю Алексею не остаются отвлеченными мыслями; он облекает их в форму непосредственного призыва, в своего рода письма – правда, так и не отправленные. «Вот, царю! – такова основная мысль этого воззвания, – коли тебя притрапезники-те твои Давыдом зовут, сотвори и ты Давыдски к Богу покаяние о себе».