«Вот смотрите-су, добрыя люди: коли з зубами и з бородою человек родится! На всех на вас шлюся от мала и до велика: бывало ли то от века? (…) Мы же правовернии, тако исповедуем, яко (…) Христос, Бог наш, в зачатии совершен обретеся, а плоть его пресвятая по обычаю девятимесячно исполняшеся; и родися младенец, а не совершен муж, яко 30 лет. Вот иконники учнут Христа в рожестве з бородою писать, да и ссылаются на книгу-ту: так у них и ладно стало. (…) Ох, ох, бедныя! Русь, чего-то тебе захотелося немецких поступок и обычаев! А Николе Чюдотворцу имя немецкое: Николай[1772]
. (…) терпит им Бог (…) до суднаго дни. (…) Не токмо за имение святых книг, но и за мирскую правду подобает ему душа своя положить, якоже Златоуст за вдову и за Феогностов сад, а на Москве за опришлину Филипп. Колми же за церковной изврат, не рассуждай, поиди в огонь…»Но что делать, если нет надлежащей иконы? Никоим образом не поклоняться неподобающим образам, но молиться на небо и на восток[1773]
.Затем, по-видимому, идут беседы, которые в окончательно подготовленном сборнике занимают два первых листа и которые в некоторых рукописях объединены в «Книгу на крестоборную ересь».
В первой Аввакум в форме воспоминаний коротко говорит об обманных действиях Никона, о наивности своей и Стефана и рассказывает дивную повесть о мучениках, начиная с Павла Коломенского, продолжая Даниилом Костромским, Логгином, Гавриилом и кончая Авраамием, волжскими самосожжениями и пятью «нагими» пустозерскими узниками. Здесь звучит все тот же мотив, все так же уместное увещание умереть за веру.
«Господь избиенных утешает ризами белыми, а нам дает время ко исправлению. Пощимся Господа ради (…). Душе моя, душе моя, востани, что спиши! (…) Виждь, мотылолюбная, и то при тебе: бояроня Феодосья Прокопьевна Морозова и сестра ея (…) и (…) Марья Герасимовна с прочими! Мучатся в Боровске, (…) алчут и гладуют. (…) Жены суть, немощнейшая чад (…) А ты, душе, много ли имеешь при них? Разве мешок, до горшок, а третье лапти на ногах. Безумная, нут-ко опрянися, исповеждь Христа, Сына Божия, явственне, полно укрыватися того. (…) само царство небесное валится в рот. А ты откладываешь, говоря: дети малы, жена молода, разориться не хощется. (…) А ты (…) не имеешь цела ума: ну, дети переженишь, и жену-ту утешишь. А за тем что? не гроб ли? Та же смерть, да не такова, понеже не Христа ради, но общей всемирной конец»[1774]
.Вторая беседа, внутренне связанная с первой, говорит о восьмиконечном кресте, трисоставном, по речению пророка Исаии, из кипариса, певга и кедра и трехчастном, к которому Пилат добавил сверху дощечку с надписью. Именно его имеет в виду св. апостол Павел, когда он говорит о долготе, широте, высоте и глубине, которые равны небесам. Только этот крест должен быть в алтаре и жертвеннике, на куполах церквей и на иконах, вообще во всех тех местах, где совершается поклонение святыне. Один этот крест повергает дьявола в бегство. Семиконечный крест уже не есть крест Христов, а Петров. Этот крест имеет свое место в алтарях, за престолом на стене; «стой тут неподвижно, гляди на престол и на церковь и люди Христовы паси, по заповеди Его, якоже приказано тебе стадо сие». Что касается четвероконечного креста, это лишь образ креста Христова. Этот крест появляется в Ветхом Завете у Моисея; Иисус Навин также складывал руки крестообразно, останавливая солнце и тем способствуя поражению врагов; им же пользовался во рве львином Даниил, а также Иона. Но все это содействовало лишь телесному спасению. Крест этот не проклят; он тоже имеет свое место в церкви, но только на ризах, стихарях, епитрахилях и пеленах. Ошибкой латинской ереси было поставить эту «тень» на место истинного креста Христова, изображать на этом кресте Христа Распятого.
Таково было весьма находчивое объяснение, которое Аввакум приводил[1775]
для того, чтобы оправдать сосуществование в церковной традиции нескольких форм креста[1776]; таковы были те ответы, которые он предлагал на недоуменные вопросы верующих. Попутно он рассказывает своеобразную апокрифическую легенду о Кресте Господнем. После чего он добросовестно написал: